Берти не появился и на следующий день, в среду. В этот день в цех спустили приказ об увольнении Гуджи. «Настоящим уведомляем, что с сегодняшнего дня… Вам предлагается явиться за получением причитающейся суммы».
Не было Берти и назавтра, в четверг. В пятницу, 18-го, Гавацци набралась духа и отправилась к Рибакки.
— Берти. — Так она начинает все свои выступления — с заголовка.
Рибакки тут же выдал, по-видимому, давно заготовленный ответ:
— Не думаю, чтобы он заблудился в лесу или угодил в пасть волку.
— А я чую, что дело было именно так.
— В таком случае, кто же — волк? Уж не я ли?
— Вы или кто-нибудь покрупнее. Если из стада пропадает овца, пастуху безразлично, какой волк ее задрал. Хоть тот, хоть этот — один конец.
Близко поставленные глаза Рибакки сблизились еще больше: их разделяло теперь только лезвие носа.
— Зато волк, которому удастся съесть вас, еще не родился на свет.
— Волк волка не заест. Если, конечно, один из них не угодит лапой в капкан.
— А в паком случае, тот, что на воле, сожрет попавшего в беду?
— Вот именно.
Рибакки довольно долго рассматривает ногти — сначала на одной, потом на другой руке. Демонстрирует свою власть, право сидеть за столом и рассматривать ногти, в то время как собеседник стоит перед ним, переминаясь с ноги на ногу. У Гавацци к тому же щиколотки изуродованы артритом.
Она говорит:
— Слава богу, что мать-природа дала нам только десять ногтей.
— Гавацци, я — человек осторожный, обхожу капкан за версту. А вы, как мне кажется, лезете на рожон. По-моему, в данный момент вы на волосок от опасности.
— Только для того, чтобы не прозевать интересное зрелище, когда сработает пружина. Короче: когда вернется Берти?
— Я не врач и не хиромант. Знаете, что можно сделать? Давайте послушаем, что скажет отдел кадров. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что и у них тоже есть кое-какие вопросы. Не ко мне, конечно, а к вам. Например, насчет одной недавней беседы с вышеупомянутым Берти, состоявшейся в довольно необычном месте.
Он протянул красивую холеную руку, поднял трубку, посидел так, опершись локтем о стол, придерживая другой рукой покачивающийся шнур («по ком звонит колокол», да и только!), и положил трубку на место.
— Я знаю, что к советам вы не прислушиваетесь. И я остерегусь вам их давать. Ограничусь лишь одним замечанием. Когда находишься в радиусе действия тяжелой артиллерии, подставлять грудь, по-моему, нелепо, так же нелепо, как и размахивать штыком. Пехоте, каковой мы являемся, остается лишь спрятаться в укрытии.
