А наши матери так ничего и не знали до поры. Они вообще ни о чем не догадывались: ни о нашей букинистической деятельности, ни о походах на барахолку, ни о желании иметь велосипед, ни о сбережениях. То, что наша библиотека здорово выросла, они тоже не замечали. В квартире у Кирки был небольшой чулан, в котором когда-то его отец устроил столярную мастерскую. Этот чулан Кирка и занял по праву наследства. Мы с ним сколотили стеллажи и рядами расставили свои книги. Верстак Киркиного отца заменял нам стол, а скамейку мы тоже смастерили сами. Киркина мать никогда не заглядывала в этот чулан, — очень уж она уставала на дежурствах у себя в больнице. Да и моя мать уставала здорово. Вообще тогда мы не понимали, как трудно нашим матерям, вернее, понимали, но были слишком эгоистичны, поглощены собой, своими желаниями, чтобы по-настоящему задуматься об этом. Мы воспринимали как должное то, что наши матери, вернувшись с работы, тут же принимались за стряпню, уборку и стирку. Я только потом понял, что моя мать почти всю жизнь провела на ногах. Она стояла на кухне у примуса, стояла за корытом, стирая мои вечно грязные рубашки, стояла в очередях за продуктами. Даже очень устав, мать отдыхала стоя. Она подходила к окну и стояла, опустив руки и прикрыв глаза, и по ее неулыбчивому лицу я понимал, что она смотрит на улицу, но ничего не видит.
Не знаю, замечал ли я все это тогда и понимал ли; может быть, только сейчас, когда усталое и красивое лицо матери, с полузакрытыми глазами стоящей у окна, всплывает в памяти, я начинаю понимать, как трудно ей было тогда и каким я бывал тупым и черствым.
Занятия в седьмом классе мы начали охотно, с твердой решимостью учиться как можно лучше. Мы уже подумывали о летной спецшколе и понимали, что для поступления в нее нужен аттестат с приличными оценками.
В зимние каникулы мы снова зачастили на барахолку, потому что хотели побыстрее, уже к весне, купить велосипед. Правда, зимой там было затишье. Ни велосипедов, ни мотоциклов не продавали, только изредка на площадке толкались какие-то люди и среди их отрывочных разговоров мы улавливали волнующие названия марок мотоциклов: «Индиана», «Триумф», «Ковентри», «Цюнтап». И там мы познакомились с одним дядькой. Приплясывая, чтобы согреть ноги, он подошел к нам. Маленький, толстый такой дядька в потертом коричневом треухе и кожаном полупальто-канадке. Он окинул нас хитроватым взглядом узких глаз из-под низко надвинутого треуха, хрипловато спросил:
