Я боялся, что они повесят и Меркуцио, но его оставили, рыдающего и истекающего кровью, в грязи, царапающего ногтями землю в бессильной тоске, как будто он хотел заживо похоронить себя в этой земле.
Синьор Орделаффи бросил несколько слов своему приближенному слуге, а потом зашагал прочь, в направлении городской стены. Он отер кровь своего сына с рук шелковым платком и швырнул платок в канаву около дороги – один из крестьян бросился поднимать платок: кровь можно отстирать, а шелк стоит дорого.
У слуги был подходящий голос для того, чтобы командовать, – глубокий и уверенный: он громко объявил собравшейся толпе, что преступный грешник, которого только что повесили, подстерег наследника Орделаффи и напал на него, что Меркуцио яростно сопротивлялся, что это преступление должно было быть наказано и теперь каждый из присутствующих может засвидетельствовать, что справедливость восторжествовала.
Все это было шито белыми нитками, но должно было сработать: ведь пролилась кровь, а все христиане прекрасно знают, что кровь смывает любой грех. Репутация Меркуцио, конечно, была запятнана, и я понимал, что теперь его постараются женить на его нежеланной невесте как можно скорее – чтобы избежать слухов и сплетен.
Но все же им придется подождать, по крайней мере, пока он не оправится от побоев настолько, чтобы держаться на ногах.
Понадобилось трое слуг, чтобы поднять Меркуцио и потащить его домой, но не потому, что он сопротивлялся: силы покинули его, осталось лишь безграничное отчаяние. Так много нас с ним связывало – и так мало мы могли сделать для него сейчас. Ничего не могли. И это было чудовищно больно и страшно – смотреть, как его волокут прочь, и понимать, насколько одиноким он себя чувствует.
Орделаффи велели толпе разойтись и ушли, оставив тело повешенного болтаться на дереве, раскачиваемое утренним ветром. Я держал Ромео за плечо до самых городских ворот и отпустил только тогда, когда последние из слуг Орделаффи исчезли из виду.
– Мы должны снять его, – сказал Ромео, вытирая слезы с лица. – Меркуцио не оставил бы его там.
– Меркуцио должен решить это сам, – ответил я. – И они наверняка будут следить, кто посмеет явиться туда. Если мы придем – мы подпишем себе смертный приговор. Лучше иди и попроси сделать это брата Лоренцо – с Церковью они спорить не будут.
Ромео ушел, он был явно рад, что может сделать что-то полезное – это отвлекало его от его горя и гнева. Я же опустился на корточки, прислонился спиной к стене и дышал – просто дышал, пока моя ярость не начала потихоньку успокаиваться и превращаться в какое-то другое, более управляемое чувство.
