— Ты знаешь, — вдруг заговорила жена, — у нас на конференции была одна женщина, — ты, может, помнишь ее, она заходила к нам, такая стройная, с роскошной прической?
— Ну и что эта женщина?
— Мы на закрытии конференции немного выпили, и когда вышли с сигаретами в коридор, и рассказывали — я о себе, она — о себе, — ну вот она мне сказала, что они с мужем в ночь после серебряной свадьбы любили друг друга горячее, чем в первую брачную ночь.
— Пойдем, — решительно говорит он, снимая фартук.
— Куда?
— Как куда? На брачное ложе. — Он готов на все, только бы не мыть эту жуткую посуду.
— Надо домыть…
— Тогда уже нич-чего не выйдет…
Разбивается одна из сервизных тарелок. Ясное дело, на счастье.
— Это нам знак, чтоб на сегодня мы уже бросили эту посуду…
— Нет, нужно все вымыть.
И они моют. До первых петухов моют. До молочно-серебристого света за окном моют. Возвращается сын. Идет к себе, не заглядывая на кухню.
Два-три дня казалось: чувство усталости от серебряной свадьбы никогда не пройдет. Но проходит все. Жена мается: двадцатипятилетие сына еще не скоро и пока что приходится жить без великой цели. Зато великая цель есть у него: вернуть долги — несколько сот долларов.
Август их серебряного юбилея уплывает в небытие. А сентябрь несет ему другую заветную дату. Он любил мечтательно размышлять: куда деваются прожитые дни, как вызревают дни будущие? Недоступные пониманию вещи, как тайна человеческого «Я». Наступит день, и он сядет в вагон метро, вынырнет из-под земли, переедет Днепр, бросит взгляд на очертания Правого берега, отыщет среди новостроек Левого ее дом. Она уже давно не живет в деревянном домике в Пуще, и домика самого давно нет, и колодца, куда падали тревожные осенние звезды. И он, и она поменяли несколько квартир за эти двадцать лет, теперь она окончательно поселилась на верхнем этаже одного из высотных домов Левого берега, в котором во время сильного ветра дрожат стены. Он приедет к ней, едва очухавшись после серебряно-свадебного обострения гастрита, — худой, сгорбленный, лысый человек, который и выглядит на все свои пятьдесят. Принесет белые гвоздики и бутылку красного вина. Теперь она живет одна. Отец умер, у матери своя квартира, сын работает по договору в Соединенных Штатах. Они сядут за стол, она зажжет свечи, поставит в вазу белые цветы, он нальет вина. Она попросит, чтобы сегодня он остался на ночь, но он вздохнет и скажет без слов, что за двадцать пять лет ни разу не… И она расплачется. Двадцать лет не плакала. А в этот день заплачет, заплачет.
