— Если бы это видел Папанин, — заявил Либин, — он не сократил бы научную программу, а наоборот, увеличил.
— Наше социалистическое обязательство нацеливаег нас выполнить всю программу в сроки, на тридцать процентов меньшие утвержденных планом! Ведь так? Но он же не знает об этом, — улыбаясь сказал Каминский.
— Судя по первой посадке, так и будет. Уверен, Иван Дмитриевич останется доволен.
Так думал весь коллектив нашей «летающей лаборатории».
Ночью Саша Макаров принял радиограмму за подписью Папанина, ответ на наш запрос. Мы просили разрешения сесть на обратном пути в точке Уилкинса, чтобы непосредственно в этом месте проверить глубину океана. Папанин посадку в точке Уилкинса не разрешил. Он предлагал нам сесть в точке с координатами: 80°00′ — 170°00′ западной долготы. А это означало, что маршрут наш удлиняется, горючего же у нас оставалось в обрез. Приказ нам был непонятен. Приняли решение: после выполнения работ возвращаемся на базу.
— Что они там думают? Крекингзавод, что ли, с собой возим? Двенадцать часов на полет до базы, а если лететь по указанным координатам, нужно еще четыре часа! — ворчал главный механик по поводу радиограммы.
Уходя в полет на льдину № 2, чтобы облегчить машину, мы заправились горючим не полностью. В Москве об этом не знали и потому рассчитывали на нашу полную заправку. Сообщили о нашем решении в Москву, но ответа не последовало. Видно, согласились.
В ночь на 17 апреля после бессменной восемнадцатичасовой вахты я и Валерий Барукин спали в двухместной палатке, стоявшей под крылом самолета. Через два с половиной часа я должен был проснуться, чтобы произвести записи наблюдений за состоянием атмосферы.
Черевичный и Черниговский работали в ста метрах от нас, у гидрологической лебедки, накрытой брезентовой палаткой. Механики Шекуров, Дурманенко и магнитолог Острекин после вахты спали в большой палатке, стоявшей в сорока метрах от самолета, а Каминский и Макаров находились в самолете у передатчика на очередной вахте радиосвязи с Москвой.
Усталый, разморенный теплом горящего примуса, я быстро уснул, забравшись в теплый, пыжиковый спальный мешок. Но как бы мы ни были утомлены за эти дни, проведенные на льдине, сон был чуток. Нас разбудили крик и грохот, словно били в железный лист. Быстро сев в мешке, мы удивленно переглянулись с Барукиным, не понимая, что случилось.
— Медведь, медведь! Осторожнее в палатках! — явственно услышали мы голос Черниговского.
