По форме правления Цатх был чем-то вроде коммунистического или полуанархического государства, в котором привычка, а не закон, определяла каждодневный порядок вещей. Это стало возможным благодаря вековому опыту и парализующей людей скуке. Выработанная веками терпимость, еще не подорванная понемногу нараставшей реакцией, уничтожила все иллюзии и идеалы, и от людей требовалось только соблюдение обычаев. Удовлетворяя все возникающие у них потребности и живя в свое удовольствие, одни при этом не должны были ущемлять права других – это был простой и естественный закон. Понятие о семье давно кануло в вечность, а социальное и гражданское разделение полов исчезло. Жизнь текла официально размеренным образом: игры, пирушки, пытки рабов, дневной сон, гастрономические удовольствия, буйные оргии, религиозные церемонии, художественные и философские дискуссии и прочее. Собственностью являлись главным образом земля, рабы и животные, а слитки магнетического металла, который служил универсальным денежным стандартом, распределялись по довольно сложному принципу, хотя некоторое их количество было разделено поровну между всеми свободными людьми. Бедных не было, а работа сводилась к определенным административным обязанностям, налагаемым хитроумной системой проверки и отбора. Самакона затруднялся описать эту систему, отличавшуюся от всего, что он знал, и текст его рукописи в этом месте чрезвычайно запутан.
Способности к искусству и умственному труду достигли в Цатхе очень высокого уровня, но и здесь царили вялость и упадничество. Прежнее преобладание механизмов нарушило эволюцию эстетического вкуса, введя безжизненную геометрическую традицию. От этого со временем избавились, но отпечаток остался, так что, кроме носивших условный характер религиозных рисунков, в любых последующих художественных творениях было мало глубины или чувства. Стилизованное воспроизведение более ранних работ было предпочтительнее для развлечения. Литература казалась чересчур аналитичной, и Самакона ее совершенно не понимал. Наука была серьезной, точной и всеобъемлющей, за исключением одного направления – астрономии. Последнее время, однако, и наука приходила в упадок: люди полагали бесполезным загружать свою память бесчисленными деталями. Считалось более разумным ограничиться самыми фундаментальными законами, а в философии – традиционными формами. Техника же продолжала развиваться эмпирическим путем. Историей пренебрегали все больше и больше, хотя точные и обширные хроники прошлого хранились в библиотеках. Этим все еще интересовались, и многих бы порадовали свежие сведения о внешнем мире, которые принес Самакона. В целом, однако, общая тенденция сводилась к предпочтению эмоций перед мыслью, так что людей теперь ценили за изобретение новых удовольствий, а не за классификацию старых фактов или исследование космического прошлого человечества.
