Когда наконец Крац высказался до конца, он взглянул на часы, вскрикнул, схватил фонарь, (палку, фуражку и потребовал, чтобы незнакомец сопровождал его к гаммедштадтскому мосту, над которым, через семь минут должен пройти берлинский почтовый.
— Идите сами, — равнодушно пробормотал незнакомец, усаживаясь рядышком с Небодаром, — я посторожу вашу избушку.
Сплюнув со злости, Крац побежал к насыпи, дрожавшей в белесоватых полосах электричества. Фонарь засвечен, вдали громыхнуло, огромный стальной гигант затрепетал… как вдруг доя самым его нутром, в стальных стропилах, цепях и перемычках, мелькнули пятна нескольких фонарей.
Крац дал пройти поезду, издал пронзительный свист и кинулся к мосту. Яркий свет прожектора, направленный на насыпь, обнаружил кучку полицейких с баграми, фонарями, крючками, палками и вилами.
— Не видел ли ты чегонибудь эдакого,когда прошел константинопольский экспресс? спросил один из полицейских, поворачиваясь к Крацу.
— Решительно ничего, — мрачно ответил Крац. Проклиная полицейских в глубине своей души и с природным недружелюбием ко всему, что вынюхивает, вышаривает, выискивает и выслеживает, он зашагал к сторожке, твердо решив выпроводить незнакомца.
Но, когда он переступил порог, фонарь выпал у него из рук, палка застряла между ногами, а из груди вырвался вопль: чудного мохнатого Небодара на подстилке не было. Вместо него там лежал… чёрт возьми, там лежал мокрый, скомканный кошелек сторожа Краца с теми самыми десятью тысячами марок, которые теперь надлежало, с обратным мозговым напряжением, — настолько же тягостным, насколько тяжело возвращение из дивной по сравнению со счастливой туда отправкой, — надлежало прокалькулировать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ночь в гаммельштадтской
тюремной камере
Приближалась минута отхода поезда, когда наконец полицейские вывели на перрон арестованную мистрис Кавендиш и сняли запрет с вагона. Сотни народа, возбужденные убийством, стерегли их выход. Репортеры ринулись вперед.
Сердце немецкой металлургии, городок Гаммельштадт даже в этот ночной час страдал нервной индустриальной бессонницей. Жители в домах, на улицах, на вокзале — сытые и голодные, от директоров до рабочих-металлистов — на все лады обсуждали происшествие. Стало известно, что в ту же ночь на дне мрачного болотца, в самом начале железнодорожного моста, под балками и стропилами отыскалось наконец тело несчастного майора, превращенное однако же в такую кровавую кашу, что Не только его, но даже и его одежду призвать в этом хаосе кровяных сгустков, хрящей, костей, тряпок, лоскутьев и грязи было совершенно невозможно. Трясина еще более рассосала майора, превратив его воинственные останки в паштет.
