— Слышь, зайди, маленький.
Дверь кабинета была в той же комнате.
— Слышь, закрой, — блудливо покосил глазом.
Андрей встал, притянул дверь и, не садясь, сдерживая неизбежное, бодро гаркнул:
— Да, Петр Васильич! Как дела у вас?
Куркин ринулся:
— Поздоровкаемся…
— Рад я, рад… — Отдаться когтистым объятиям, пенистому лобзанию, раскачиванию на палубе.
— Ну привет, привет, братишка, — сопел Куркин.
— Дайте я вам расскажу. Я узнал сенсацию!
— Погоди…
— Это очень важно. Прошу!
Сели. Куркин закурил, пропустил через нос. Дым выбрался старыми волосяными тропами.
Андрей затараторил:
— Они фашисты. Они как в фильмах… Как про войну… У них сапог черный!
— Вот! — И вдруг Куркин затараторил тоже: — Поймал чувство жизни? Чего-то закрутилось? Едем!
У Андрея ухнуло сердце:
— К вам? Петр Васильич… Куча работы. Не поймут… Ребята… Как это, я удрал из газеты? Может, вечерком? Я позвоню, и…
— Ты мне брат или?..
— Угу.
— Нет. Ты мне брат?
— Брат.
— Запомни, брат. Я, я — твой начальник! — Он косо затыкал себя в грудь. — Ты мне подчиняйся!
Выкатились, печальный Худяков и уверенный Куркин.
Сотрудники показывали, что увлечены трудами, но каждый мимолетно повел взглядом.
— Я маленького у вас забираю.
— Маленького? — У кого-то в горле заклокотал смех, подпрыгнула, уязвленная, губа, обнажая оскал до самых десен. — Куда ж вы его?
— Так. Первое. Кто у нас главный? Собирайсь. Второе. У маленького сенсация.
Андрей виновато облачался в шубу.
Распахнутая шуба и впереди расстегнутая кожанка рассекали газету.
Столовая.
— Перерыв! — вскрикнула повариха. — Ах ты, Петичка!
Толстуха. Кумачовое имя Энгельсина. Свирепо морщинистая, как прокаженная. Красилась грубиянски. Глаза ясные похотью, и вокруг глаз распарено. Она вышла из-за стойки, бдительно качая бедрами, словно несла в себе чан с борщом.
Старец и стряпуха секундно поерзали ртами.
— Чего, Петь?
— Худяков. Суперский парень!
Повариха сморгнула.
Она недолюбливала Андрея, угадав его безразличие к ее чудесам, ко всяким жарким, посыпанным (газетчикам нужны витамины!) зеленой мелочью. А еще Андрей в один из первых разов, среди обеденной очереди:
— Энгельсина, а апельсина?
И засмеркалась обычно просветленная мордочка юноши из отдела спорта, который был поварихе сыном.
— Что тебе? — Энгельсина вплывала небесными глазами в заспанные прорези Куркина.
— Мне по-старому. Соку и — дальше знаешь…
— Тебе, Петичка, какой?
— Апельсиновый.
— Кончился! Бери томат!
Просторная квартира. На стенах — мечи, кинжалы, африканские маски с разноцветными перьями, реликтовый маузер в серебряных колючках гравировки. Маузер — вечно холоден.
