Свенсон, как и ожидал Пэли, опять хмыкнул.
— Премиленькие вещички собрались вы выяснить, — сказал он. — В этом году исполняется ровно пятьсот лет, как он умер, а вы собираетесь доказать, что людям нечего праздновать. Я не хочу сказать, — добавил он, — что меня лично это как-то затрагивает. У меня никогда не хватало времени на поэзию. А!..
Он просунул свою голову между экраном и головой Пэли, пристально вглядываясь. Страницы атласа перевернулись. Теперь одна Европа плыла им навстречу.
— Я должен выбрать самый точный курс, — сказал Свенсон.
Он работал с дисками, хмурясь, но одновременно что-то радостно мыча, затем склонился над Пэли со словами:
— Не пора ли вам приготовиться?
Пэли покраснел: ведь он почти в полном ничегонеделании прочесал огромный кусок космоса, а теперь должен был собираться впопыхах. Он снял с себя костюм космонавта и вытащил из ящика свое маскарадное одеяние елизаветинской эпохи: блузу, панталоны, гульфик, камзол, французскую шляпу с перьями, тупоносые башмаки — одеяние из синтетической материи, точно воспроизводящей старинную ткань ручной работы. Затем он вынул сумку с двойным дном: внутри был спрятан миниатюрный приемопередатчик. Конечно, он вряд ли помог бы Пэли, окажись тот в затруднительном положении; Свенсон прилетит за ним (на это был строгий приказ) через год! Передатчик должен был показывать, где он находится, и то, что он находится именно там, гость прошлого, в некотором роде безбилетник, «заяц». А Свенсону полагалось лететь дальше — за профессором Шимминсом на ФХ-78, за доктором Гуаном Мо Чаном на планету Г-210, а потом на обратном пути прихватить Пэли. Пэли проверил приемопередатчик, осмотрел явное, не потаенное содержание сумки: главную его часть составляло собрание сочинений Уильяма Шекспира — хотя и не ранние его пьесы, а только шесть, то есть те, которые в этой Англии системы Б-303, года от рождества Христова одна тысяча пятьсот девяносто пятого, еще не были написаны. Пьесы эти были скопированы с факсимиле первого издания аккуратным елизаветинским почерком. Бумага также довольно-таки прилично имитировала грубую шероховатую бумагу, на которой писали драматурги елизаветинской поры. Что до остального, то там лежали, упакованные в маленькие мешочки порошкообразные профилактические средства и, наконец, самое главное — золото: энджелы[1] — новехонькие, только что вычеканенные, затейливые портаги[2] и талеры[3].
— Ну-с! — объявил Свенсон, охваченный легким приступом возбуждения. — Мы прибываем в Англию!
