— Ах, извини. Рассыпаюсь в благодарностях!
Сидней искренне рассмеялся:
— Как же, от тебя дождешься! Такие, как ты, только и думают, как бы побыстрее улизнуть — даже не сказав спасибо.
— Давай без инсинуаций — в прошлый раз тебя и в клинике-то не было, когда я улетал. Так что — не виновен!
— Я не о том, — торопливо перебил его Сидней. Он всегда переводил разговор, когда речь заходила о прошлом. Он не хотел услышать ничего такого, что могло бы решить вопрос: кто же из двух Арсиньегасов остался в живых? Дан тоже старался избегать этой темы, но иногда получалось вот так, как сейчас, — нечаянно… и безопасно. По-настоящему опасным разговор стал только однажды, когда Дан в упор спросил о том, втором.
Сидней, не моргнув, ответил, что от второго осталось только мокрое место — реанимировать было нечего. Ответ был отрепетирован заранее и прозвучал вполне правдоподобно. Дан помрачнел еще больше, замкнулся и с тех пор никаких вопросов не задавал.
— Я, собственно, о том, — продолжал доктор Уэда, — что если тебе здесь совсем невмоготу — можешь катиться на все четыре стороны. За выпиской дело не станет.
И отключил свой экран.
Он медленно шел по увитой плющом галерее, где обычно гуляли выздоравливающие. Но сейчас наступило время послеобеденного отдыха, и галерея опустела. Что бы там ни было, а нужно попрощаться. Он отключился слишком поспешно, это отдавало элементарной трусостью. Надо попрощаться. Сейчас Дан переодевается, минут через десять он уже будет на маленьком деревянном крыльце, ступени которого выходят прямо к зеленоватой воде теплой Мерилайндской бухты. Отсюда, от этой некрашеной легкой дверцы, которая так упруго и охотно захлопывается за бывшими пациентами клиники, опрометью убегают все те, кому до смерти не терпится поскорее вырваться обратно, в шумный и опасный мир, чуть было не утраченный ими; и здесь, на резных перильцах, как правило, поджидают своих бывших подопечных сестры и врачи, и чем тяжелее было это возвращение от полумертвого тела к живому человеку, тем многолюднее бывали проводы.
Те, что были ближе к крыльцу, сохраняли бодрый и непринужденный вид — вот-де какие мы, с того света вытащили! теперь не грех и руку потрясти на прощание.
Чтобы не встретиться ни с кем глазами, Сидней с деланным равнодушием принялся рассматривать хрупкую скорлупку больничного мобиля, дожидавшегося своего седока у деревянного причала.
И тут он увидел Сарри. Она стояла поодаль, у самой воды, не то просто прислонясь, не то прячась за стволом дерева. Откуда она-то узнала? Зачем пришла? На что надеялась?
