Он смутно помнил, что собутыльник применял ее при ведении допросов, чтобы ни одна мысль не «утекла» за пределы лаборатории, посреднику же она была нужна вовсе не для сокрытия мыслей, а просто для самоутверждения, мол «нате выкусите и теперь деритесь между собой, ищите тех, кто из вас мне ее дал, слушайте пустой звук».
— Извините за нескромность, мы — это кто?
Посредник насторожился и подумал про себя: «Вон ты откуда. Ух и хитрюга же оказался собутыльник, проверить решил на «вшивость», ладно», — а вслух произнес: «Мы это мы, весь наш российский народ от, так сказать, и до. У нас в России, если ты не здешний (посредник не особенно церемонился с посланником, оглядев его одежку), мода такая, говорить не я, а мы».
— Это плохо, когда говорят мы.
— Это почему, мы это сила, мы это веник, который хрен сломаешь.
— Слово «мы» прерывает путь каждого в отдельности. Когда повсеместное «мы» охотится за каждым «я» в отдельности, наш мир начинает рушиться, и в этом мире «мы» вас как посредника уже нет, а есть «мы» — хаос, небытие, та почва, где должен зародиться зародыш «я» и преобразовать хаос во что–то красивое или, наоборот, не красивое, но индивидуальное.
— Красиво говоришь, вы там, видимо, с перепоя совсем мозги вывихнули. То–то «мы» смотрим твоё «я» в такой дурной «обувочке», да еще с котомочкой. Мне «мы» ближе, я один из этого «мы», и пока я — это «мы», я неприкасаемый. А как только «мы» станет «я», мне сразу свернут шею, и меня поглотит эта самая пучина хаоса. Посредник отчитывался перед неизвестными ему силами в лояльности и подтверждал словами то, что он, как все, если не «совок», то уж точно «веник».
— Николай II тоже говорил «Мы», Ленин говорил «Мы пролетариат», есть и другие примеры, и где они теперь, и всё, что было с ними связано?
— Откуда взялись вы, и как у вас там, я не знаю, но у нас каждый должен знать свой шесток. У меня как посредника шесток в курятнике под вывеской «мы», правда курятник этот выглядит со стороны как крепкое государственное «я». У нас даже тост такой есть — крепка «советская» власть, потому и держится». Конечно, отдельные личности и у нас сольные номера творят, но в строгих рамках: толки ближнего, наклади на нижнего, но сумму слагаемых это не меняет. Вообще, маэстро, «мы» — это принцип.
Странник ощутил всю бездну, в которую ввергался этот мир, на какое–то время он даже отчаялся. Если даже посредники столь зависимы от материального, если даже в них не осталось творчества, то это конец этого мира. Он вышел из машины и ушел не оглядываясь, не подав руки, не прощаясь, для него «мы» — это было слишком безлико, так, молекулы, из которых что–то может зародиться, если будет чья–то воля.
