Нет в оригинале брехтовской пьесы и некоторых зонгов, звучащих в спектакле - например, в шеститомнике Брехта я не нашел набатной песни из предпоследней картины:
"Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны.
Шкуры на них дают
Сами бараны!
Сами бараны!..."
А это:
"Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,
Все жаворонки нынче - вороны.
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"...
Марина Цветаева. Ее прекрасные, по-женски нутряные, чрезвычайно русские но духу и интонации стихи превратились в песню-комментарий к теме любви героини-китаянки из пьесы автора-немца. И как органично вошел этот зонг в спектакль, в его ритм, как ловко сочленился стилистически с другими - изначально брехтовскими зонгами - о дыме, о Дне святого Никогда, о семерых слонах...
У Хмеля, помимо роли ведущего, была в этом спектакле еще одна роль - эпизодическая, но важная и точная. Каждый раз, когда на сцене появлялась эта пара - сутулый, жутко длинный торговец коврами и маленькая вертлявая его жена - в зале возникал смех. Его играл Хмель, ее - Таня Жукова. Двадцать лет назад примерно такой же рисунок роли был у Люды Возиян - первой исполнительницы этой роли и первой невозвратной потери моего Театра...
Вроде роли-то их, этих стариков, - розовые: это они одолжили героине свои сбережения, одолжили безоглядно и разорились в конце концов, и попали в "доходные дома господина Шуи Та". В ключевой сцене второго акта они должны играть доброту, и только. Так написано у Брехта. Но Любимов и молодые его актеры придумали характеры. Когда старики одалживают Шен Те деньги, та, обращаясь к ковровщику, говорит ему: "Если бы боги слышали, что говорила ваша жена, господин Фен! (в спектакле имя опущено). Они ищут добрых людей, которые счастливы. А вы, должно быть, счастливы, помогая мне, я ведь попала в беду из-за любви". И старик-Хмель очень тихо, в воздух, почти про себя вторит ей: "И я попал..." У Брехта в шеститомнике этих слов нет. Вместо них - благостная ремарка: "Старики с улыбкой смотрят друг на друга". Оказывается, и Брехта можно еще заострить, сделать еще сценичнее, еще циничнее и точнее! Семенящие шажки двух неравновеликих стариков (обратно пропорциональная иерархия в этом семействе стала одной из лучших комических красок спектакля).
Эта пара почти всегда гармонична. Иногда, очень редко, Татьяна переигрывала Бориса...
Еще одна очень брехтовская и очень трудная роль - роль безработного летчика Янг Суна, которого полюбила Шен Те, и который ее продал. Как продал бы и мать и все на свете - за право снова летать, как декларирует он сам в первой половине пьесы-притчи. Но потом оказывается, что Яну и на земле может быть хорошо - водились бы деньжонки, было что пожрать да кого пощупать. Для этого он не прочь и поработать, желательно - не прикладая рук, не утруждая себя ни в малой мере... Первым исполнителем этой роли был Николай Губенко. Но почти так же, как старушка в исполнении Люды Возиян, надолго ушел из памяти Янг Сун Николая Губенко, заслоненный неистовым Янг Суном Владимира Высоцкого. Лишь после смерти Высоцкого, в день девятнадцатой годовщины театра (последний день рожденья театра при Любимове) вновь увидел я Губенко в его первой на профессиональной сцене роли. Увидел, что общий рисунок роли шел от него, что даже "фирменные", казалось, резкие движения Янг Суна - Высоцкого в сцене несостоявшейся свадьбы и песне про День святого Никогда идут с премьерных времен. И столько отчаянья, тоски, безысходности звучало в этой песне и у Николая, и у Володи, и у Толи Васильева, и у Миши Лебедева в строфе:
