Струя все льется. Она никогда раньше не разговаривала с парнем, пока тот писает. Она не может сдержать улыбки.
– Может, и прав. Может, я и вправду превращала математические задачи в рисунки. Изображала их в рисунках, а потом снова превращала в цифры.
– Чего-чего? Как это?
Лука смеется.
– Ну, а ты, у тебя что было в тетрадках?
– Не было у меня никаких тетрадок.
Струя постепенно слабеет, потом Лука слышит, как он пускает воду в раковине. Он возвращается и показывает пальцем себе на голову.
– Я все держал здесь, в голове.
Он улыбается и снова смотрит прямо на нее. Она никак не может отпустить от себя мысль о двуспальной кровати с двумя одеялами. Отводит глаза.
– Так и чего ты решила делать со своими картинами?
– Н-ну-у… не знаю еще. На самом-то деле на выставку я должна подать две картины.
– Вот черт, надо же. Я хотел бы помочь тебе, честно.
Гард подтягивает брюки. Смотрит на Луку сверху вниз. У него стройные бедра, маленькая попа, на чем вообще у него брюки-то держатся? Сзади им, во всяком случае, не на чем держаться, думает Лука и смеется.
– Что смешного?
– Да ничего.
– Ну все-таки?
– Может быть, я тебе потом когда-нибудь расскажу.
Он берет Луку за здоровую руку и стягивает ее с дивана.
– Я хочу посмотреть твои картины.
Они стоят посреди комнаты. Слишком близко друг к другу.
– Ты бы только знала, как меня мучает совесть. Надо же суметь сломать руку студентке художественной школы, которой предстоит участвовать в первой выставке. С тем же успехом я мог просто проткнуть тебя насквозь металлическим прутом. Так вроде бывает с красивыми художницами?
Гард печально улыбается.
Лука чувствует, как по всему ее телу разливается приятное тепло.
– А ты слышал о Фриде Кало?
Гард пожимает плечами.
– Одна из песен, которую мы с группой исполняем, посвящена ей. Текст написал не я, но я его знаю, конечно.
– А вы какую музыку играете?
– Ска.
– Ска? Это что еще такое?
– Ну, что-то вроде смеси рэгги и джаза, можно сказать. В общем, так просто не объяснишь. Тебе надо как-нибудь прийти на наш концерт.
– А я не могу просто посидеть в уголке, пока вы репетируете?
Взгляд у Гарда становится напряженным.
– Ну нет, так не делается. Ты либо участвуешь в группе, либо нет. У нас, парней, так принято.
– А у вас в группе одни парни?
– Есть одна девчонка, Сэм. Она на бас-гитаре играет. Но она тоже одна из нас, парней.
– A-а. Понимаю.
Понимаю, что никогда не смогу быть одной из парней.
Лука с трудом дотаскивает до общей кухоньки два пластиковых мешка с продуктами. Только на это и хватило последних крон, остававшихся у нее на карточке. На овсяные хлопья и макароны. Туалетную бумагу и молоко. Линялые голубые занавески с геометрическим узором уныло висят, почти совсем закрывая окна, хотя сейчас разгар дня. На кухне сидит и обедает парень, живущий в комнате дальше по коридору. Лука нерешительно бросает короткое «Привет, как дела?» и рассовывает покупки по своей единственной полке в холодильнике. Полка забита основательно, последний пакет молока втиснуть не удается. Лука оглядывает продукты, стоящие на полочке на дверце холодильника; эта полочка общая. Кетчуп, салатная заправка, горчица, два загадочных соуса и банка, содержимое которой установить не удается. Посередине полочки топорщится, выпирая, картонка апельсинового сока, уже открытая. Лука смотрит на дату: срок годности истек еще два месяца назад. Она берет картонку кончиками пальцев, отковыривает пробку. Когда ей в нос ударяет вонь из картонки, она отводит голову назад. Стараясь отвернуться подальше, она выливает бывший сок в раковину.
