Те немногие исследователи, кто сумел заглянуть в архивы Тайной канцелярии, нашли там точно то же, что и мы в архивах Лубянки: доносы — тогда они назывались изветами, подметные письма, застеночные документы — протоколы допросов и очных ставок, показания и приговоры, справки, частные письма и сочинения узников. И методы повторялись из века в век: «взятие в железы», допросы «с пристрастием», от чего человек «в изумление приходит», очные ставки — это называлось «ставить с очей на очи», чередование «доброго» и «злого» следователей, чтобы «расколоть» жертву не мытьем, так катаньем, кляп в рот, чтоб узник не раздражал слух звериными воплями, сечение кнутом, плетью, батогами или прутьями — «память к жопе пришивали».
А кого выпускали после следствия, тем под страхом смерти наказывали никому ничего никогда не говорить, что видели и слышали.
Бесконечная вереница судеб, лиц и характеров, будто высушенных или заспиртованных в петровской Кунсткамере, — в нескончаемых рядах розыскных дел: «кликуши, зауряд со всеми чудодеями, странниками, предсказателями, затворниками, раскольниками и прочими людьми, волновавшими народ словом и делом».
Что это за маленький, серенький человек, затянутый в форменный мундирчик, застегнутый на все пуговицы, спешит на высочайший прием и почему почтительно расступаются перед ним блестящие, надутые государственные мужи? Опричник–палач Малюта Скуратов предстает перед безумными очами Грозного–царя? Или нарком НКВД Николай Иванович Ежов припадает к сталинскому сапогу? Нет, это явился на доклад к Екатерине II Степан Иванович Шешковский, глава Тайной экспедиции Сената. Так теперь называется Тайная канцелярия, в свою очередь вылупившаяся из Преображенского приказа, — метаморфоза, напоминающая знакомую до боли матрешку ЧК — ОГПУ — НКВД — КГБ.
Оба Ивановича, эти ничтожества с историческими фамилиями, — всевластны, поскольку олицетворяют собой государственный страх. И тот и другой любят покопаться в чужом грязном белье, ведь так приятно сознавать, что все вокруг — мерзавцы, поневоле вырастаешь в собственных глазах! Правда, у Николая Ивановича охват куда шире, а в остальном — сработались бы!..
Так с чем это явился к Ея Величеству Николай — тьфу, Степан — Иванович? Что у него на уме — «Манифест о молчании» или «Указ о неболтании лишнего»? И такие шедевры рождались в недрах Тайной экспедиции. Немедля, без очереди, принимает царица своего мастера заплечных дел, ценит и поощряет: как же, ведь, по ее словам, «Шешковский пишет день и ночь злодеев историю».
