Разве не побывал трижды за тюремной решеткой современник Ивана Федорова и Максима Грека — Мигель Сервантес, писавший своего «Дон Кихота» в севильской тюрьме? И автор «Божественной комедии» Данте не был дважды приговорен к смерти и не бежал из родной Флоренции? И любимый учитель отца Потапа из Византии, святой Иоанн Златоуст, тоже был сослан властями за свои идеалы и неустрашимые обличения, через год из страха перед народом возвращен, а потом снова отправлен в ссылку.
А в классическом Риме — иначе? Изгнан и убит красноречивый Цицерон, десять лет пробыл в изгнании, где и умер, певец любви Овидий. И эпохой раньше, в древней Греции, — не то же? Подвергнут изгнанию трагический гений, автор «Прикованного Прометея» — Эсхил, величайший мудрец Сократ приговорен к принятию яда.
Даже и сам легендарный Орфей, очаровавший пением богов и людей и укрощавший стихии природы, был растерзан менадами за непочтение к Дионису… Миф, скажете вы, сказка! Да, миф, который мудрее голой правды, потому что в нем больше, нежели правда, — истина!
Превозлюбленный читатель, Божественных словес рачитель, как сказал бы отец Потап Игольнишников, возьми в десятиструнные длани свои Священное Писание, Библию, величайшую книгу, перед которой, благоговея, молясь, преклоняются целые народы и на которой, как на незыблемой скале, покоится храм христианской цивилизации. Плачевна судьба ветхозаветных пророков. За что был распят сам Иисус, как не за свое Слово, хотя и устное — святое предание, а не святое писание. Апостол Лука, по сказаниям, умер мученической смертью, автор другого Евангелия, Матфей, сожжен в Эфиопии. А любимый ученик Христа, Иоанн, после истязаний у Латинских ворот Рима и попыток убить его ядом и кипящим маслом, сослан на остров Патмос за Слово Божие, где и возник его нетленный «Апокалипсис» — видения о конечных судьбах мира.
«В начале было Слово, И Слово было у Бога, И Слово было Бог… В нем была жизнь, И жизнь была свет человеков». Так начинается Евангелие от Иоанна.
Нам не дано знать, откуда взялся этот свет и кто первый зажег его во вселенной, но чередой мерцающих свечей исходит Слово–свет из глубины времен.
А дальше Иоанн Богослов произносит слова, может быть, самые прекрасные из сказанных человеком: «И свет во тьме светит, И тьма не объяла его».
Эти слова дышат надеждой для нас, как дышали и для отца Потапа Игольнишникова, когда он возжигал свою свечу в той мерцающей в веках цепочке Слова–света.
