До сих пор война ощущалась жителями Ватажска весьма отдаленно. В городе было три крупных завода, державшие при себе людей, и лишь немногие из них ушли в армию. Ночами город стоял непривычно темный, немой. Появился комендантский час и продовольственные карточки. Жители выходили во дворы с лопатами рыть щели. Выходили охотно, рыли дружно, но испытывали при этом неловкость за эти, казалось, ненужные предосторожности. Щели никто не принимал всерьез.
И вдруг война дала о себе знать более непосредственно. Несколько вражеских самолетов, рассеянных на подступах к большому городу, беспорядочно сбросили бомбы на Ватажск. Война пришла настоящая — с едким дымом пожаров, стонами раненых, слезами по убитым…
На крыльцо выбежал колхозник, заторопил Алешку идти за ним, радостно шепнув:
— Жив, дед-то, жив.
Они надели белые халаты, пошли по длинному коридору мимо стеклянных дверей.
— Сюда, — тихо сказала провожавшая их няня.
Они на носках вошли в палату. На одной из коек лежал Прохор. Алешка не сразу узнал его, так как голова деда была перевита бинтами.
— Как же это, Дремов? — укоризненно сказал колхозник.
— Алексей где? — прохрипел в ответ Прохор, силясь повернуть голову.
— Тут он, тут.
Колхозник подтолкнул Алешку к койке.
Алешка, холодея от страха, заглянул в глаза деда, затянутые голубоватой мутью, и растерянно повторил укоризненные слова колхозника:
— Как же это, дедуня?
— Не утомляйте больного, — наставительно сказала няня и ушла.
Прохор, тяжело ворочая непослушным языком, рассказал, что ночевал в доме приезжих и, когда началась тревога, вышел во двор проведать лошадь. Он остался при ней, потому что она сильно билась на привязи, пугаясь выстрелов зениток. Бомба разорвалась поодаль, но воздушной волной Прохора сильно ударило спиной и затылком о бревенчатую коновязь.
Он помолчал, трудно дыша, и спросил:
— Слышь-ко, Алексей! Помру, как жить-то будешь?
Алешка потупился, ответил тихо:
— Как все…
— А ты знаешь, как все-то живут? — спросил Прохор.
По разрешению врача Алешка остался с дедом. Весь день он сидел в палате, смотря в окно. Там в ясной глубокой синеве неба проплывали пухлые облака, таяли и снова возникали. Потом зажглись звезды. Алешкины мысли были далеко от больничной палаты, от деда. Не первый раз в этот день он вспоминал мать, и от нее нити воспоминаний шли дальше в прошлое, к маленькому белорусскому городку, к школе, к отцу, который где-то воюет, а может быть, давно уже убит, и земля приняла его на вечный покой…
