— Здорово, Филимонов! — приветливо сказал Николай. — А ружьишко–то мое где?
— Здравия желаю, Ваше императорское высочество, — вытянулся в струнку Серега, — зазевался я, значит. Прощения просим.
Николай принял у него из рук старое, еще довоенное ружье со штыком. Он вдруг позавидовал этому веселому солдату. Серега всем своим видом, типично русским круглым лицом с маленьким розовым носиком, ясными глазами и удивительно хорошей улыбкой всегда поднимал ему настроение. А настроение у него было в эти дни подавленное, тревожное. Хотелось хоть на минуту забыть все это, почувствовать физическую радость спорта. Сегодня занимался он с особенным рвением, пока не вымотался вконец, и только потом заметил, что солдат смотрит на него с живейшим интересом.
— Что, Филимонов? — спросил он, отдышавшись
— Да я, Ваше императорское высочество, прям это… как у вас важно получается, прям ефрейтору впору! — Серега страшно смутился, поняв, что сбрехал лишнего, но Великий князь почему–то был доволен.
— Ефрейтор, говоришь? Это хорошо! — Николай искренне расхохотался. — Это, брат, удружил ты мне!
— Рад стараться!
Николай всмотрелся в его свежее круглое лицо. Армия, гвардия, 60 тысяч штыков. Сомнут: говорил Милорадович. А каждый штык — это вот такой симпатичный голубоглазый деревенский паренек, который ничего и знать не знает о судьбах империи.
— А как зовут тебя, Филимонов?
Солдат просиял.
— Меня? Серегой… Сергей, Ваше императорское высочество!
— Будь здоров, Серега!
Слова эти отозвались дивной музыкой в душе Филимонова. «Будь, здоров, Серега». Ведь так и сказал: Серега! Эх, жаль, не поверят!
…К концу недели положение Мишеля стало невыносимым. Казалось, весь Петербург ждал от него ответа на самые неприятные вопросы. Все ездили к нему представляться, все ждали от него присяги. В субботу он буквально сбежал из дома и отправился к брату в Аничков дворец. Был канун зимнего Николина дня, и в иное время обед был бы праздничный, но сейчас о наступающих именинах не говорилось ни слова. Впрочем, за обедом, где были они всего втроем, Николай был полон энергии и почти весел.
— Веришь ли, Мишель, я добился определенных успехов, упражняясь со штыком. Покойник Ламздорф гордился бы мною. Вообрази, солдат у нас в караульной аттестовал меня ефрейтором!
— Ну–ну, замечательно, mon cher! — улыбнулся Мишель. — А ты, как прежде, каждый день занимаешься?
— Каждый день, в любую погоду. Иначе нельзя. Лень, тоска, смерть. Я вот и Шарлотту пытаюсь уговорить позаниматься по моей методе, но она ни в какую!
