— Ну что, князь, еще денька три–четыре и на месте? Завтра уже в Риге? — весело покрикивал Мишель.
— Если Даугава замерзла, полетим с ветерком, Ваше императорское высочество, — с достоинством (он имел редкую способность выражаться как–то особенно прилично) отвечал Долгоруков. — А у меня интересные известия с самой Митавы — не знаю, правда или нет, но спешу поделиться.
Мишель тщательно вытер лицо и волосы и перед походным зеркалом, поднесенном ему камердинером, наскоро начесывал себе вперед кудрявые височки. Повар вместе с кучером несли из коляски в станционную избу огромный ларец с провизией. Есть хотелось зверски.
— Пока вы имели честь беседовать в Митаве с генералом Паскевичем, я встретил на станции приятеля из Петербурга, — продолжал Долгоруков, — и вообразите что он говорит!
Мишель закончил причесываться и смотрел вопросительно.
— Он говорит, что Великий князь Николай Павлович, весь двор и армия присягнули на верность императору Константину Павловичу. Известия от очевидца, но я желаю подчеркнуть, что сведения получены от одного только человека и могут быть ошибочны.
Румяное лицо Мишеля вытянулось.
— Да ты что, Илья Андреич, голубчик! Не может такого быть!
Долгоруков иронически развел руками — мол, за что купил, за то и продаю.
— Зачем они это сделали! — кричал Мишель. — Присяга! А что будет при второй присяге! Ведь будет вторая присяга! И в городе?
— Весь город еще в субботу присягнул, Ваше высочество!
— Князь, голубчик, зачем ты мне в Митаве еще не сказал… да впрочем, какая разница!.. Прошка!
Из дверей станционной избы выглянул повар.
— Прошка, обедать не будем. Только запрягут и погнали. Дай нам с князем в карету мяса с хлебом и лафиту… ведь это не дай Бог что такое, князь!
Князь прекрасно понимал, что произошло. Он обдумывал известия от самой Митавы.
…Рано утром на берегу Даугавы путешественники смотрели на реку. Она уже стояла, но в середине реки лед был опасно темен и кое–где поблескивали полыньи. На холме, в Риге, морозный туман, розовый от восходящего солнца, скрывал верхи старинных башен. Люди, согнанные в спешке рижским комендантом, клали доски на лед.
— Ну что, — торопил Мишель, — переправимся?
Раздался слабый перезвон бубенчиков, и к реке подъехали пустые сани. Кучер Пахом с императорской конюшни, квадратный мужик лет пятидесяти, вышел на лед и потопал сапогами.
— Сани легкие, Ваше высочество, — задумчиво сказал он, — никак, Богу помолясь, переедем?
Мишель, шурясь от солнца, смотрел то на него, то на сани.
