И я снова вспомнил, Гильельма, так же, как и сейчас, эту песню времён графов Тулузских: «Сlergues si fan pastors, e son aucezidors… Клирики должны быть пастырями, а они стали убийцами…». Я будто снова увидел расписанные церковные своды, почувствовал напоенный мирром и ладаном воздух, и почему–то мне вспомнился мессер Изенгрин, который, чтобы войти в овчарню, оделся в овечью шкуру…
«Мы не от мира сего, Пейре, как написал евангелист Иоанн. Царство Божье не от мира сего. Именно это Царство мы проповедуем, вслед за Христом и апостолами. И мы не хотим вступать в сделку с миром, с его властью, с его богатством, с его насилием. Вот почему мир ненавидит нас. Наша Церковь — это Церковь Божья. А Римская Церковь — это Церковь мира сего».
Пейре Отье снова поднялся и обнял меня за плечи:
«Но сегодня ты с нами, и нынче настал день радости для нас и для всех наших братьев! Не бойся, Пейре. Я несу тебе благую весть, о которой написано в Евангелии, где сказаны слова правды. И я хочу, чтобы ты поверил мне, ибо я знаю, что говорю; я знаю, что творится в Церкви Римской — ведь я много лет был нотариусом!» Он улыбнулся. «Но настал день, и я понял, что я не жил в правде и истине. И тогда я, вместе со своим братом Гийомом, отправился далеко, в самую Ломбардию, чтобы найти эту правду и эту истину. И там я обучался вместе с моими товарищами, и там я укрепился духом и стал твёрд в вере, и я вернулся в наш край, чтобы напомнить друзьям эту благую весть, о которой здесь уже забыли. И чтобы наша вера окрепла, я сеял эти слова, где только мог. И теперь я вижу, что скоро в этой земле появится много новых добрых верующих! Радуйся, Пейре, потому что ты становишься добрым верующим. Ибо радость Царствия, которое обещано нам, так прекрасна и истинна, что ты не можешь себе этого вообразить…»
Гильельма подняла глаза. Призрачная фигура Пейре из Акса словно постепенно таяла в воздухе. Но его слова всё ещё звучали в ушах. Легко ступая по траве, к ним подошел смуглый подросток и остановился рядом с сильным плечом Пейре Маури. Его взгляд был спокойным и умиротворенным. Это был Бернат Белибаст. Гильельма, неожиданно для себя самой сконфузясь, приветствовала его, потом подняла круглый горшок и поставила под струю фонтана. Когда она повернулась, ее глаза вдруг встретились с жгучим и сияющим взглядом, устремленным на нее. Пейре, смеясь, поднял тяжелую ношу и поставил ее себе на плечо.
— Пошли, — сказал он. — У нас полно работы!
