— Прошу вас, герцогиня.
Жермен снял все кольца, кроме одного — на большом пальце, и опустил руки на клавиатуру.
— Ла, ла…
Но герцогиня, принимая бокал из рук Эрнеста де Бонмона, сказала:
— Дайте допить коктейль.
Когда с этим было покончено, Ларжийер повторил:
— Начнем, герцогиня:
О миг победный!
Сбылся мой сон…
И руки г-на Жермена, без золота и камней, за исключением одного аметиста на большом пальце, снова прильнули к клавиатуре. Но герцогиня не запела. Она с интересом разглядывала аккомпаниатора:
— Мой дорогой Жермен, я любуюсь вами. Вы отрастили себе грудь и ляжки! Поздравляю! Вам это удалось, честное слово! А я! смотрите…
Герцогиня провела руками сверху вниз по своему суконному костюму:
— А я все спустила.
Она сделала полуоборот:
— Ничего не осталось! Все ушло. А тем временем появилось у вас. Забавно в самом деле. О! убыли нет. Все уравновесилось.
В это время Рене Шартье, игравший Джокондо, стоял неподвижно, вытянув шею трубою и думая только о бархатистости и жемчужных переливах своего голоса, серьезный и даже несколько мрачный. Он потерял терпение и сухо заявил:
— Мы никогда не подготовимся! Это чистое несчастье.
— Вернемся к квартету,— сказал Ларжийер.— Начинайте!
О миг победный!
Сбылся мой сон.
Джокондо бедный,
Ты побежден!
— Выходите, господин Катрбарб.
Жерар Катрбарб был сыном епархиального архитектора. Его стали принимать в обществе с тех пор, как он выбил стекла у г-на Мейера, подозреваемого в том, что он еврей. У него был красивый голос, но он не вступал вовремя. И Рене Шартье бросал на него разъяренные взгляды.
— Герцогиня, вы не на месте.
— О! конечно, не на месте.
Рене Шартье, снедаемый горечью, подошел к Эрнесту де Бонмону и сказал ему на ухо:
— Прошу вас, не давайте больше коктейлей герцогине. Она провалит спектакль.
Ларжийер тоже жаловался. Хор пел вразброд, и ансамбля не получалось. Тем не менее приступили к трио.
— Господин Лакрис, вы не на месте.
Жозеф Лакрис не был на месте. И нужно сказать, что это было не по его вине. Г-жа де Бонмон то и дело увлекала его в укромные уголки и шептала:
— Скажите, что вы меня еще любите. Если вы меня больше не любите, я чувствую, что умру.
Она расспрашивала его также о том, как обстоят дела у заговорщиков. А так как они обстояли плохо, то эти вопросы его раздражали.
Он также не мог ей простить, что она не дала денег на предприятие. Он направился решительным шагом к хору, в то время как Рене Шартье вдохновенно заливался:
