И вовсе не Соня, а Мики поддался первый. Зародыш ясно видел, в какое мгновение произошел этот переход, этот… щелчок в сознании. Вот он сидит… низко над столом опущенная голова… длинные пальцы, вцепившиеся в нередеющие волосы… И вдруг поднимает глаза, а в них уже — новая мысль, удивленное прозрение… будто свет, отраженный водой, ударил в лицо. Он начинает толковать что–то о Яшином будущем, которое они не имеют права портить, о том, что если какие–то перспективы для них и закроются в связи с Яшиным отъездом — то что это, в сущности, за перспективы? — пока не произносит, наконец, главную ахинею: «А что, собственно, держит здесь НАС? Ты только подумай, Дора! Мы можем увидеть Италию! Хоть на пару месяцев оказаться на родине, Дора!»
— Какая там родина?! — вскипела Дора. — Лично моя родина — здесь!
— Ты же сам говорил, — поддержала золовку Соня, — что не знаешь, в каком вы жили городе!
— Не знаю, но я бы узнал его с одного взгляда!
Тот однажды появившийся свет так и остался в длинных глазах Мики — несмотря на все ссоры с непоколебимой Дорой, несмотря на унижения в ОВИРе, в домоуправлении, в комиссионных магазинах, несмотря на множество других предотъездных мучений… Казалось, он чуть ли не радуется им, будто это необходимые ступени в некоем ритуале…
Дора видела это счастливое возбуждение, видела, что у него даже дыхание изменилось: стало каким–то прерывистым, учащенным. Но мишенью своей она избрала бедную Соню, которая воспринимала происходящее как катастрофу, как неслыханную жертву во имя счастья ребенка.
Вся Сонина сущность покоилась на двух началах: преданная любовь и привычный, раз и навсегда заведенный порядок. Теперь она должна была отодрать, по живому, одно от другого. И, возможно, самым страшным для Сони было то, что они бросают «несчастную, одинокую Дору на произвол судьбы». Хотя кто кого бросил на самом деле? Может быть, именно Дора? Ведь она не только отказалась ехать. Она почти перестала встречаться с ними, когда речь всерьез зашла об отъезде. Дошла до того, что не поехала провожать их в аэропорт. Просто легла спать, как ни в чем не бывало. Но уснуть не смогла и под утро, когда стало уже понемножку светать, вдруг села в кровати и сказала себе: «Я же никогда больше их не увижу. И что мне, собственно, могут сделать? Лишить пенсии? Уволить с работы? Ну и пусть увольняют! Разве у меня самой не застрял уже в горле этот Павел Корчагин?»
Она бросилась на улицу ловить такси. Громыхающая частная колымага довезла ее до аэропорта. Дора вбежала в зал и с облегчением увидела заплаканную Соню. Рядом с ней Яша деловито забрасывал в чемодан раскуроченные таможенником вещи. Завидев в толпе тетку, пусть и делающую вид, что изучает расписание рейсов, он одобрительно вскинул брови и легонько подтолкнул мать. Соня благодарно заморгала, и слезы ее покатились еще быстрее.
