Зародыш не знал точно, где в это время должен находиться Бронек, но ему казалось, что это вовсе не так уж далеко, что он ясно ощущает его присутствие в мире. Чуть ли не его дыхание.
— Какой красивый день! — продолжала Мать. — И свет какой–то необычайный! Будто сегодня все пойдет по–другому! Без ночи, без вечера…
Зародыш даже задохнулся — так хотелось ему хоть на секунду увидеть этот день… Он слышал, как свет, едва заметно меняя направление, проникает все глубже в комнату, соскользая с одних предметов на другие, будто легчайшая ткань. Ничего, ничего подобного в Дориной жизни не было.
Совсем рядом, неуклюже спланировав, упала газета Отца, громко скрипнул диван, опустились на пол ноги и двинулись в разные стороны за домашними туфлями. Отец встал, и дом едва уловимо дрогнул. Скрипнула тяжелая мебель, будто устроилась поудобнее. Зародыш невольно дернулся навстречу Отцу.
— Ты чего дерешься? — с притворной обидой прикрикнула на него Мать.
Зародыш почувствовал ее руку и благодарно потерся о ладонь. Отец приближался. Приближался весь стройный шум его жизни, величественный, как шум леса и водопада, так красиво сливающийся с нежным шумом жизни Матери и слабеньким тиканьем Зародыша. Отец обнял Мать сзади и стал тихонько покачивать ее, будто баюкал ребенка:
— Ах ты моя фантазерка! Вот увидишь, родится у нас мальчишка–хулиган. Ну и пусть! Какая нам разница!
Она отрицательно поматывала головой и повторяла про себя, одними выдохами и легкой вибрацией нёба: «Не–ет, ты девочка, конечно же, ты девочка… Ты мой звонкий колокольчик! Совсем не такая, как твой братик. Он у нас немножко плакса и трусишка, но ведь ты будешь любить его и защищать, даром что он старше…»
— В чем ты пойдешь? — спросил Отец.
— В синем платье. Если оно еще годится на меня.
Зародышу было жаль, что умолк этот голос, направленный к нему изнутри.
— В крайнем случае надену лиловое. Вообще, боюсь, мне пора заняться своим гардеробом.
Зародыш поморщился. Ему уже довелось побывать у портнихи, и это было одно из самых неприятных его впечатлений. Он вообще не любил близости чужого тела. За исключением Отца и Мики. А портниха к тому же трогала и поворачивала Мать, что было просто нестерпимо. Все раздражало: и звон булавок, и сиплое от усердия дыхание, и терпкий скрежет мела, тянущего ткань…
Собственно, и сам процесс переодевания был не слишком приятен Зародышу. Его стеснял туго затянутый корсет. Еще хуже были туфли на высоких неустойчивых каблуках, лишающие чувства покойной надежности.
