Зародыш весь напрягся и дернулся — да так неловко, что Мать весело ойкнула. Как он досадовал на себя за то, что пропустил начало разговора! Не эта ли навязчивая просьба стала причиной краха их семьи? Но разобраться было уже невозможно. Да и зачем, раз все равно ничего нельзя исправить? Какая, собственно, разница, что именно погубило отца: опасная бумажка или сердечный приступ в дороге?
И все–таки… И все–таки Зародыш испытал некоторое облегчение, услышав твердый ответ: «Ничего я не боюсь, но это против всех моих принципов!»
Наконец–то они распрощались. Казалось, что на улице стало тише и покойнее, чем до этой встречи.
— Давай зайдем к синьору Виани. Уже должны быть готовы фотографии.
— Подождите здесь, я сам зайду…
Хлопнула старая, плохо пригнанная дверь. Мики подтянулся поближе к Матери. В отсутствие Отца он чувствовал себя обязанным оберегать ее от всех возможных неприятностей.
— Знаешь, что я еще придумал… — начал Мики. — То ожерелье… Помнишь, оно на балконе порвалось и потом стало коротеньким… Может, оно будет впору сестричке?
— Пожалуй.
Звонкий и легкий голос вился высоко над ними, отдельный, как птичка.
— Я дам тебе свою шкатулку, ты выберешь оттуда все бусинки, а мадам Ларок их нанизает на новую нитку.
— Я сам нанизаю, — предложил Мики. — Как раз сегодня вечером, пока вы будете в гостях, я смогу этим заняться. Мадам Ларок вденет мне нитку в иголку.
— Ну вот видишь, как хорошо. И тебе не будет скучно.
Дверь снова проскрипела.
— Очень удачные снимки! — сказал Отец. — Я заказал таких еще четыре.
— Действительно! Хорошо получилось, — отозвалась Мать. — Надо будет послать такие Фанечке и Шуре.
— Мне тоже нужна такая, — попросил Мики. — Мне тоже подари одну.
— Зачем? — удивилась Мать. — Они у нас общие, как и все остальное. Разве нет?
— Да, конечно, — согласился Мики. — Но я хочу, чтобы одна была только моя.
— Ладно, — сказала Мать удивленно. — Пусть вот эта будут твоя. Только до дома я отнесу ее в сумочке.
— Нет–нет, мама, я сам ее понесу!
— Тогда вот что, — предложил Отец. — Я тоже сделаю тебе подарок.
Он вытащил из кармана совсем новый дорогой блокнот в кожаном переплете с серебряной чайкой, врезанной в верхний угол.
— Положи сюда фотографию, и она у тебя не помнется. А потом сможешь записывать сюда разные вещи.
— Ну что это сегодня за день такой… — воскликнул дрогнувшим голоском Мики. — Счастливый…
Нет! Все–таки не было в Дориной жизни такого дня! Даже в те ее самые лучшие три года, с Бронеком. Не хватало в их любви светлого благоговения, которым был так полон весенний день в Италии. И не этого ли с тайной грустью искал и не находил в их отношениях Мики? Легкая тень разочарования мелькала порой в его взгляде, когда Бронек небрежно обнимал Дору за плечи. Или говорил что–нибудь такое… вроде: «Ты у нас, Дорка, правильная! Как сталинская конституция!» Или еще хуже: «Нет, Миша! Ну какая же Дорка балерина!»
