— Почему чёрт — может, так кто дитя украл? Цыгане какие? — пожал плечами Василь и проворчал: — У нас чуть что, сразу нечистых поминают.
— А то и дело, что самый настоящий чёрт. На снегу следы копыт были, а за забором исчезли. Как пить дать, это был чёрт. Да и у нас в Ректе черти Пятро и Г але горя наделали. Что–то не так у нас в округе, раз черти так разошлись. Может, ещё и не последняя беда.
— Что ты — накаркаешь! — испуганно воскликнула Ганна и перекрестилась на висевшие в углу иконы.
— Ну да ладно — давай про Катьку поговорим. Для того ведь и звала, — махнула рукой Мария.
— Ну, вы тут гадайте, а я в хлев схожу, свиньям есть дам, — предупредил Василь и вышел во двор.
— Ты пока в хату не заходи — я тебя сама позову! — крикнула Ганна мужу вдогонку.
— Ладно! — донёсся едва слышный ответ Василя.
Мария расстелила на полу принесённые с собой белые рушники и усадила на них Катьку, заставив предварительно сбросить с себя всю одежду. Без одежды Катька чувствовала себя неуютно, но атмосфера таинственности и загадочности, всегда сопровождающая любое гадание, помогла девушке преодолеть первоначальное смущение, и дальше она стала чувствовать себя спокойнее.
— Боже ж ты мой — до чего исхудала! Одна кожа и кости! — всплеснула руками Ганна.
Она не видела Катьку голой всего несколько дней — совсем недавно они мылись в бане, но теперь ей казалось, что за эти несколько дней дочь ещё больше осунулась и похудела.
Мария поднесла палец к губам, призывая к молчанию, и принялась бормотать вполголоса какие–то заклинания. Ганна с интересом следила за её действиями.
Закончив бормотать, Мария извлекла откуда–то из глубин принесённой с собой торбы пучок сушеной травы. Попросив у Ганны огня, подожгла траву и принялась обкуривать ею Катьку. Девушка закашлялась от дыма, но Мария, успокаивая, ласково погладила её по голове:
— Тихо. Тихо. Дым всё скажет. Это буркун–трава, от её дыма ничего не скроется.
Дым был совсем не едким, но каким–то особенным — с лёгкой и немного пряной горчинкой.
После того как истлел первый пучок, Мария достала из своей торбы второй и вновь принялась обкуривать Катьку. Постепенно вся хата наполнилась дымом. Стало трудно дышать. У Катьки, Ганны, да и у самой Марии на глазах появились слёзы.
Ганна закашлялась, будучи не в силах больше сдерживаться, и нетерпеливо спросила:
— Долго ещё?
Мария лишь отмахнулась:
— Терпи и молчи, а то всё испортишь.
Гадалка подожгла ещё один, самый большой, пучок травы, подойдя к Катьке, ещё раз основательно окутала девушку дымом и, не дожидаясь, пока буркун истлеет, потушила его прямо ладонями, истёрла в мелкую труху, посыпала её на голову Катьке и отчётливо произнесла:
