, но он вообще не обратил на нас внимания. Только что в поисках лишнего билета мы бросались ко всем одиночкам, к машинам, к каждому, кто совал руку в карман, вместе с конкурентами окружали отбивающуюся женщину: «Ребята, да у меня только один…» Только что бегали–суетились, но здесь… Здесь пахло стружкой, повизгивал рубанок… Театр начался с мастерской. Мы вышли на лестницу. Сняли курточки в актерском гардеробе, рядом повесил плащ будущий киношный Арамис. Мы последовали дальше — за дамами в платьях екатерининской эпохи, в тяжелых пудреных париках. Одна из них повернулась, выбрасывая сигарету: «Ну что, на сцену?» Мы опомнились и кинулись искать выход в зал.
Чмутов, нагнав меня, декламирует, чуть подвывая:
— Только зеркало зеркалу снится, тишина тишину сторожит… Что, Иринушка, пусто–то как, а? Гениальная Ахматова, гениальная…
— Господин Чмутов! — кричит с лестницы Розенблюм. Сейчас он кажется гномом из ТЮЗа, рост не важен, важны животик и борода. — Тут в кабинете у главного гриб вырос на потолке! Это ведь по вашей части?
Я оставляю ровесников наедине, иду вперед, куда–то пробираюсь и внезапно оказываюсь на сцене. Здесь, как массовка, уже столпились все наши. Я замечаю ожесточенное лицо Майорова в обрамлении моей шляпы, поворачиваюсь вслед его взору и вижу в центре сцены огромный крест с венцом из колючей проволоки. В зале трое баптистов, женщина и ее дети–подростки, мы прервали их песнопения.
— Деятели культуры из Свердловска, — представляет нас Нетребко.
Женщина, светло улыбаясь, кивает. Подоспевший Розенблюм громко обсуждает с режиссером из Питера покрытие сцены, Чмутов, кривляясь, выворачивает слово покрытие, его не слушают, Джемма Васильевна расспрашивает про численность секты, расписание служб и порядок аренды помещения. Мальчик поднялся к нам на сцену и охотно отвечает, девочка жмется к матери, разглядывая дочь Розенблюма. Я чувствую кожей, как напрягся Майоров.
— Крест сами делали? — спрашивает он мальчика. — И венок из проволоки? А гвозди в ладони Христа ты бы вбил?!
— Андрей, — вмешиваюсь я, — отдавай мою шляпу!
Я хорошо помню злые майоровские подачи.
— Вот тебе что для счастья нужно? — спросил он меня давным–давно.
А я тогда так хотела, чтоб кто–то спросил! И стала перечислять:
— Москву, подружек, шефа с задачками…
— Да как же ты, жена поэта, молчишь о его стихах?! Я специально об этом заговорил! Зло должно быть сытым, накормленным.
Мы торопимся на солнце, на воздух. Сзади захлебывается Алла Пояркова:
