И уснём, как в зале ожиданья.
Луна — как блин, и я её гурман,
Как Аладдин без лампы, но с тарелкой,
Я предвкушаю истинный обман
Моей Луны, с её морями мелкой.
Как много света может дать она,
Борясь со сном моим и строя рожки,
Когда восходит бледная Луна
И размечает лунные дорожки.
Её сонаты лунной храма свод
Меня влечёт и чествует, как брата,
И я не верю в собственный уход,
Дождливым днем нашептанный когда–то.
И я вкусить стремлюсь когда–нибудь,
Хоть за пределом жизни или смерти,
Луны моей проблинно–рябый рупь,
Едва отъетый кем–то на десерте.
Нас разбудил раскатов ярых гром,
Так грохотало, что держись за сердце,
Какой на небе выдался погром,
Всплеск бесшабашья среди молний терций!
Так грохотало, что держи стекло,
Так лило наземь, что скользнут копыта,
И гром на небе так поволокло,
Что над Землею треснуло корыто.
В такой вот шторм не дай боже попасть,
Над бурной бездной маясь, как букашка,
Что ж, насладилася природа всласть,
Своей грозой нам пригрозя не пачкать!
Я не заснул уж больше, вниз пошел,
Сынишка плакал, дочке что–то снилось,
И, не иссякнув, ливень не ушел,
Пока по крыше его злоба билась.
Тебе приснился полувещий сон,
Листок из книги, сон от Серафима,
И струи пели пулям в унисон
И обрывали узкие стропила.
Какая злоба в этих небесах,
Какая лживость в здешних покаяньях,
И мы, уже запутавшись в грехах,
Не знаем сами выход из блужданья.
Я ненавижу бури страх и пыл,
Я забираюсь вглубь своих беспечий,
Покуда я свой гений не отрыл,
Я буду жить, как отпрыск человечий.
Есть эскимо и жалиться на дым,
Пить винограда лоскуты и запах
И проклинать безжалый остров Крым,
Нагрявший в миг, откуда нет возврата.
Средь скромных крыш небесных поселений
Мы очутимся мирно, невзначай.
Без праздных слов, без громких сожалений
Мы будем тихо пить вприкуску чай.
Ты скажешь мне, что всё не так уж страшно,
А я и сам давно уж так решил,
И ждёт меня заброшенная пашня,
Чтоб хлеб растил и больше не грешил.
Чтоб в торжествах средь полусонных буден
Я подрезал колосья и молол,
Ты хлеб пекла, затеивала студень
И собирала вечером на стол.
А я б садился и, зудя плечами,
Всё рассуждал о плугах да кряжах,
И на густой квашне из расставаний
Мы никогда б не поселяли страх.
Я прикрепил бы над дверьми подкову
От сглаза всех знакомых и подруг.
Мы не считали б труд за катастрофу,
Не сторонясь усталость, как недуг.
Я знал бы точно, в чем предназначенье
Моё с тобой, среди молвы мирской, —
Без торопливой скуки и меченья
Жить тихой жизнью, мирной и простой.
