,
И враз в раздражении вышел.
То был не Париж, не Квебек,
А так, междорожие странствий.
Заезженный я человек
И ас в воздвиженьи препятствий.
Если ночь беременна стихами,
Уговорами её ты не уймёшь.
И к утру родятся строчки сами,
Даже если вовсе спать уйдёшь.
В ритме рифм есть вечная повинность
Ритму звёзд и маленьких мирков,
Без стихов я вовсе, видно, сдвинусь,
Не прожить мне, в общем, без стихов.
Даже допотопный птеродактиль,
Каркая и хлопая крылом,
Проявлял ритмический характер,
Что с натяжкой можно звать стихом.
Богу стало не с кем говорить,
Кончились пророки да предтечи.
А того, кого велел любить,
Люди пригвоздили за предплечья.
Бог шептал вполголоса, кричал,
Пробовал и так, и эдак, бедный,
А людишки брались за кинжал,
Выходя пограбить из таверны.
Бог потратил целый капитал
На свои немые телеграммы.
Он и плакал, и стонал, и звал,
Выводя морзянки злые гаммы.
А людишки брались за перо
Писчее, а чаще — воровское,
И сажали жертву на него,
Как на вертел адское жаркое.
И устал от этой жизни Бог,
Улетел на суперзвездолёте.
Даже если кто–то заорёт,
Вы его уже не дозовётесь.
От мессий безвременных визитов
Понапрасну хворью не болей!
Поселился мелкий инквизитор
В каждом из известных нам людей.
В суете подвыпившего хлева,
В сонме простодушных поросят
Мы не ели от чужого хлеба,
Ну, а если ели, нам простят.
Мы не пили молока парного
От святых коричневых коров.
И когда пробило полвторого,
Мир был прежним — весел и здоров.
И напрасно по–мужичьи плакал
В Дельфах средь осколков и костей
Старый перепрятанный оракул,
Ожидая скверных новостей.
Можно мерить сапоги и клипсы,
Ибо в суматохе перемен
Заменили нам Апокалипсис
На уже привычный Happy End.
Из римских недобрых декад
Писал себе письма Сенека
И в них, своей мудрости рад,
Бродил всё от века до века.
И надо ж, к исходу среды
Дошли до меня без конверта
Его небоязнь беды,
Его нестрашение жертвы.
И мир засиял, как венец,
От томной крупицы восторга,
Постиг я тогда наконец
Свою небоязнь острога,
Хворобы, долгов, нищеты,
Друзей ядо–лживого жала,
Свою небоязнь судьбы,
Свое неприятье Державы.
Напрасно шипели клопы,
Что трахнутый я неврастеник.
И он сторонился толпы,
И он там прослыл как бездельник.
Но вены безропотно вскрыл
Сенека по просьбе Нерона,
И голос его отступил,
Как эхо немого перрона.
И я, словно старый сундук,
Вобрав в себя вирши и саги,
Надулся и злюсь, как индюк,
От бликов вчерашней отваги.
В дождь Милан нам судьба показала
С белогрудой громадой собора,
