Мендл растерялся и не мог понять, к кому из сотрудников ему нужно обратиться. Он протиснулся к ближайшему столу, за которым сидел молодой командир.
- Простите, вы не скажете... - начал Мендл и тут же получил резкий ответ:
- Военком на площади, вам к нему!
Мендл вышел на площадь.
Долго он стоял недалеко от рослого военкома и ждал, пока тот освободится. Наконец он поймал момент, когда тот закончил формировать одну из групп мобилизованных, подошел к нему вплотную и, не успев открыть рот, услышал охрипший, надорванный голос военкома:
- Какого года рождения?
Мендл опешил и не сразу ответил.
- Двадцать второго!
- Становись в первую колонну!
- Но я...
- Приказываю становиться в строй! - рявкнул военком.
Мендл стал в строй. И стало ясно, что с этой минуты он больше себе не принадлежит.
"Мендл, милый, приезжай быстрее! Мы ждем тебя с нетерпением... попросись на летний месяц, когда тепло, и мы будем ходить с тобой купаться и загорать на леваду".
Сердце его сжалось и замерло от этих слов Люсеньки.
- Смир-на-а-а! - раздалась команда, которая сразу привела в действие бездумный механизм беспрекословного подчинения каждого, кто был в строю. И вслед за этим все усиливающийся плач матерей, сестер, жен, которые ловили последнюю минуту, чтобы запомнить родной, близкий образ дорогого им человека.
- На пра-аво! Шагом марш!
Затягивать церемонию было нельзя - слишком много людей скопилось на площади. Временами над городом совершенно спокойно, не обращая внимание на зенитный огонь, кружила зловещая "Рама", - разведывательный вражеский самолет. Это предвещало очередной налет с воздуха.
Шли на восток пешком. Ночи выдались довольно прохладными, спали на земле, не было покоя от комаров. Похоже, один лишь Мендл пришел в военкомат в одной рубашке. В первую ночь на привале в лесу он сначала даже не пытался уснуть - посидит, облокотившись о дерево, походит немного, потом опять садится на землю. Нет-нет, да и вспомнит оставленный в общежитии свитер. Как бы он ему сейчас пригодился! Когда он, сидя у дерева, начинал дремать, то ему казалось, что стоит только подумать о нем - гладком, пушистом, вязаном материнскими руками, - и этого уже достаточно, чтобы некоторое время чувствовать тепло.
Вместе с холодом приходит еще и голод. По дороге, на одном из привалов, им выдали сухой паек, но его некуда было девать, и он попросил одного парня положить его в свой мешок. А тот к концу дня куда-то подевался, и Мендл не мог его найти.
