- Как редко мы бываем в это время вне нашего жилища! Какую силищу красоты нашей земли мы позорно просыпаем! - Эвелина Матвеевна почему-то засмеялась от этих своих мыслей, потом затихла на несколько минут и задумчиво продолжала: - Смотришь на эту тихую, мирную от Бога картину, и трудно поверить, что на этой же земле свирепствуют насилие, убийство, голод, войны, - то в Китае, то в Испании. Один только фашизм в Германии чего стоит. Подумать только, страна с такой высокой культурой, которая ведь стала достоянием всего человечества! И вот тебе - народ этой страны допускает к власти какую-то неведомую никому ранее кучку хулиганов, погромщиков и убийц.
- Скажите, Аба, - оживилась она вдруг и продолжала уже о другом. - Вот вы имеете какие-то дела с коммуной, закупаете их продукцию, что-то для них достаете, - почему у них такой порядок? Почему этот страшный трехгодичный голод практически не коснулся никого из коммунаров?
- Да вот, и я об этом не раз думал, - начал Аба после минутного раздумья. - Как я смотрю, больше страдают колхозники. Коммуну не так прижимают с налогами, как колхоз. И ремесленники в местечке худо-бедно выжили, потому что они, если что не так, могут, в конце концов, уехать на заработки в Донбасс или на другие стройки. Это трудный хлеб, но хлеб. А колхозник паспорта не имеет и никуда он уйти на другую работу или уехать не может. Колхоз в беде - и он в беде, и деваться ему некуда.
Сразу за Ружином выехали на старинный шлях, обсаженный высокими, стройными тополями с листвой, покрытой придорожной пылью. Многодневная жара лишила сил и энергии все живое. Утренний воздух неподвижен. Не подавали еще признаков жизни птицы. Только солнце, выдерживая свое, на века установленное строгое расписание, неуклонно совершало, как всегда, свой неизменный путь. Оно еще не показалось из-за горизонта, но восточная часть светло-голубого неба в том месте, где кончался длинный ряд тополей, уже предвещала восход веером багряных лучей, пронзивших легкую сетку множества мелких, светлых облачков.
Первые звуки на рассвете всегда привлекают внимание. На этот раз где-то со стороны широкого злачного поля донесся высокий, разухабистый женский голос:
Ой хмелю ж мiй, хмелю,
Хмелю зелененький.
Зажженные сердца товарок дружно и громко подхватили:
Де ж ты, хмелю, зиму зимував,
Щой не розвивався?
И звучала эта песня так голосисто и завзято, словно в ней единственная правда на земле.
Со стороны боковой дороги показалась подвода. На ней - женщины с повязанными на лоб платками. Люди торопились начать полоть бурак до наступления полуденной жары.
