В окопчике был Павел. Он лежал на боку и прижимал к себе карабин, как будто это был его собственный талисман, который мог спасти его в эту кошмарную минуту. Он с ужасом и страхом косился на зловещее небо. Во взгляде его отражался кошмар и ужас обезумевшего мира.
- Мендл, - виноватым голосом говорил Павел, вылезая на поверхность и стряхивая с себя землю, - ты ведь видел, как я пробирался с тобой к пехоте. Я не кланялся пулям и страха почти не чувствовал. А тут... эти сирены - они все кишки мои вывернули наизнанку! С этим справиться почти невозможно - этот страх от Бога... инстинкт. Страх, чтобы успеть защитить себя.
- А я... - Мендл залился истерическим, нервным смехом. - Я обхватил голову руками, как будто руки способны были защитить ее. Еще носился, как очумелый, от одного места к другому.
Это была инстинктивная, органическая радость молодого, начинающего только жить человеческого существа. Смерть, как ни странно, но на этот раз миновала его.
Еще не оправившийся от страха, все еще бледный, грязный Павел сел на бруствер и с легкой улыбкой глянул из-подо лба на своего молодого друга:
- Как ты думаешь, какое я мог произвести впечатление на этих очаровательных дам? Я уже стал было вылезать из своей берлоги и вдруг вижу они... и мне стало стыдно. Им все нипочем - они делают свое дело. А я... Павел прервал свою речь - другая мысль его осенила, и он про себя продолжал: - Подумать только, кругом огонь, кровь, смерть и... молодые, красивые, стройные девушки. Румяно-молочные щеки, нежные руки, гибкий стан, упругая грудь! Мендл! Друг мой дорогой! Это же все для доброго мира, страстного наслаждения, горячей любви!!!
Спустя некоторое время после короткой артиллерийской подготовки пехота была поднята в наступление. Она должна была прорвать линию обороны немцев, дать возможность кавалерии ринуться в образовавшуюся брешь и развить наступление.
Но то, что впоследствии произошло, могло только еще больше разочаровать всех тех, кто был измучен несбыточной мечтой отомстить за поруганные честь и веру в силу и могущество своей армии.
Немцы открыли шквальный минометный огонь по наступающей пехоте, а также по ближайшим ее тылам - по глубокой балке, где находился основной кавалерийский резерв. Плотность огня подавляла всякую возможность сколь-нибудь активного противостояния.
Атака пехоты захлебнулась. Кавалерия, еще не вступившая в бой, дрогнула и начала панически отходить в тыл.
Мимо артиллерийских батарей, расположенных по обе стороны дороги, по которой совсем недавно лихая кавалерия двигалась самоуверенным маршем в сторону передовой, беспорядочно, в страхе и смятении, бежала отступающая конница, которую было совсем не узнать. Бежали пешком: кто, лишившись коня, придерживая рукой болтающийся сбоку клинок; торопились своим ходом, как могли, легко раненые с перевязками на руках, на голове. Мчались на уцелевших лошадях; выводили лошадей в связке по три-четыре с одним всадником. Обозники с громкой руганью стегали своих коней - они спасали раненых, продовольствие, боеприпасы.
