Не в этом смысле, — добавил министр.
Он имеет в виду, что мы живем в бедствиях и нищете, а четверть народа уехала нелегально работать за границу потому, что, мол, Бог избрал нас своим народом! — гневно рассказывал генерал подчиненным.
Петреску сразу же понял опасность новой ереси. Она была привлекательна, она объясняла нынешнее положение Молдавии и она сулила своим приверженцам блага. В общем, она делала все то, что не в состоянии было сделать Молдавия как государство.
Высший состав МВД уклончиво намекал на то, что секта «исходников» — так она называлась, — вербует все больше и больше сторонников. Кому же не хочется быть избранным народом?! Пожалуй, только евреям, которые на своей шкуре слишком хорошо испытали, что это такое… Так или иначе, а доносчики подтверждали правоту министра — о новой ереси говорили много и часто, особенно в низах общества. Этого власти Молдавии, которая и так уже была бельмом на глазу мирового сообщества, допустить не могли. Полиция получила секретный приказ найти еретиков и уничтожить, причем в первую очередь — верхушку секты. Но где их искать?… Слушая старца, и предвкушая новый чин, Петреску отдавал должное руководителям секты. Спрятаться в тюрьме. Ловко!
А батюшка наш, Серафим Ботезату, яко Богом избран чтобы возвестить молдаванам…
… что они отныне не парии и нечистоты Европы, а народ избранный!
Батюшка наш томится в тюрьме Иродовой!
Рученьками и ноженьками скованный, — говорил слепой притихшим детям.
Он духом все же свободен и чист, и видит весь мир, как на ладони.
Плачет слезами кровавыми, за нас, молдаван, в каменоломнях погибает… — монотонно бубнил калека.
А чего он хочет, Серафим этот? — взволнованно спросил младший мальчишка.
Чтобы мы, молдаване, новый народ Израилев, получили Новую Землю, — ответил калека твердо.
Землю, названную Сионом, — пояснил он.
На той земле родители растят детей в домах чистых, никуда не уезжают, не оставляют детушек в домах детских, на той земле сады и поля, труд и рай, там папка и мамка есть у каждого, — говорил слепой.
Петреску с удивлением увидел на глазах некоторых из детей слезы. А ведь прожженные преступники, подумал лейтенант. Чтобы не размягчаться, он заставил себя перевести взгляд на повешенных прямо над ним проститутке и иностранце. Выглядели они на руке памятника Штефану Великому очень замерзшими и посиневшими. На плече иностранца уже сидела откормленная падалью ворона. Калека бубнил:
