— Я знаю, — улыбнулся Серафим, — дело твое будет вязать и сеять…
— Ты утомился, Серафим, — устало сказал парень, — полей в Молдавии давно уже нет…
— Не снопы, а людей будешь вязать, — сказал Серафим.
— Хватит болтать, — сурово сказал охранник, — работайте.
Все смолкли и принялись за работу.
Это был какой–то шифр, подумал стукач Сахарняну, пытаясь получше запомнить все, что говорил Серафим. Начал было разгадывать, но тут пришел посыльный и вызвал стукача из карьера.
— Пошел менять срока на сигареты, — сказал кто–то Сахарняну вслед.
С незаинтересованным видом стукач бросил кирку и стал подниматься в гору.
— Запевай, — велел соскучившийся конвоир зекам, — мою любимую…
Уже на краю карьера Сахарняну услышал дружный рев зэков:
— Здравствуй милый Гица….
— Я жду тебя вечером на границе…
— Пиши письмо на латинИце…
— Не будь смешной как Кукрыникса…
Конечно, песню эту, как и все другие в лагере, сочинил майор Плешка. И, хотя, это и невозможно, но черт побери, подумал Сахарняну…
Как все–таки похоже на стиль пропавшего Баланеску!
***
— Добрые люди, подайте на интеграцию в ЕС, — пропел нищий.
— На развитие добрососедских отношений с Евросоюзом, — прогнусавил он, оглядываясь из–под очков слепым, якобы, глазом.
— На укрепление двусторонни… — дребезжа, продолжил он.
После чего резко прервал нытье, и метнул в сторону прохожего заточенный крюк. Металл со свистом пронесся мимо виска уклонившегося мужчины. Нищий, чертыхнувшись, выхватил абордажную саблю и пистолет 19 века. Бросился к прохожему. Тот, перекатившись с колена на бок, прострелил бок нападавшего. Осторожно подошел. Наступил на руку с саблей. Металл звякнул, пальцы разжались.
— Пожалейте, ради всего святого, — попросил бродяга.
— Ради вашей матери и ради Европы, — сказал он.
Лейтенант полиции Петреску, ухмыльнувшись, выстрелил из своего арбалета прямо в лицо нищему. Тот некрасиво брызнул кровью на ботинки лейтенанта и затих. Петреску вытащил металлическую стрелу из глаза «слепого» оглянулся.
… Центр Кишинева дымился. На главной площади главного города страны горели костры, возле которых грелись банды беспризорников и бродяг. В считанных метрах от костров происходили грабежи, убийства и насилие. Беспризорники держали над кострами на штыках и палках котелки с мутным варевом, запах от которого витал над всем Кишиневом. Происхождение этого блюда не оставляло у опытного Петреску никаких сомнений в своем происхождении. Тем более что и сами кулинары происхождения своего блюда и не скрывали. Беспризорники и бандиты варили бродячих собак, которых в городе развелось огромное множество, и чьи головы валялись возле каждого костра. Сами же дети кутались в свежеободранные собачьи шкуры. В ожидании, когда похлебка сварится, беспризорники матерились, играли в карты, и высматривали редких смельчаков, которые отваживались выйти в город. На группки детей и бандитов, что, в принципе, было одно и то же, глядели пустыми окнами здания правительства и парламента. На давно оборванных троллейбусных проводах болтались повешенные. Поскольку никаких туалетов в Кишиневе давно уже не было, и канализация не работала, над площадью витал запах дерьма, споривший по крепости с ароматом похлебки из собачатины. Подземный общественный туалет в центре города, — вспомнил Петреску, захотевший отлить, — давно уже превратили в модный ночной клуб «Ниагара». Так что позыв из прошлого помочиться в специально отведенном для этого месте пришлось подавить. Петреску справил малую нужду под деревом в центре столицы, и с арбалетом в руке пошел навстречу костру.
