Я не знаю, что заставило меня перед сном подойти к кровати Конрада и сказать:
— Конрад, мы должны как-то изменить нашу жизнь, мы должны ее изменить, обязательно.
Он взглянул на меня удивленно, но не обескураженно и спокойно ответил:
— Ты должна ее изменить. Я давно знаю это, Кристина.
— Нет, — возразила я решительно, — не я одна. Изменить нужно нашу совместную жизнь, то, что касается нас обоих. Я не знаю как. Я сейчас не могу тебе этого объяснить, но менять что-то нужно, нужно, я больше так не могу.
— Успокойся, — сказал Конрад, — мы поговорим об этом.
— Давай поговорим об этом сейчас, Конрад. Пожалуйста. Прямо сейчас.
— Послушай, я еще не совсем в норме. Тем не менее завтра мне обязательно следует пойти в контору. Я не могу и не хочу в данный момент обсуждать с тобой эту проблему. Прошу тебя поразмыслить над ней — ведь она касается тебя больше, чем меня, — обдумать ее так, чтобы уметь четко сформулировать свои мысли. Когда ты сделаешь это, скажи мне. А сейчас, пожалуйста, Кристина, позволь мне немного отдохнуть.
Я пошла в ванную. Сняла повязку со своего большого пальца. Несколько ниточек приклеились к бледно-розовому зарастающему шраму. Я оторвала их. Две капельки крови, одна за другой упали на зеленую фаянсовую раковину, медленно покатились по сливу. Я открыла воду, капли крови побледнели, исчезли. Я наклеила на палец кусок лейкопластыря и пошла спать.
Старый черно-белый телевизор стоял в углу веранды, прямо возле швейной машинки матери Руди, которой никто не пользовался.
Отношение Венцеля Чапека к телевизору было своеобразным.
Он купил его еще при жизни своей жены после многодневных размышлений. Покупка далась ему нелегко. Ведь она противоречила его принципам: не связываться с приобретением в кредит. Его жена уже не выходила из дома. Она и раньше редко бывала на людях. Иногда Венцель брал ее с собой на заседания сберегательного общества в маленький, прокуренный трактир поселка, время от времени она навещала соседей. Однако с тех пор как мать Руди начала прихварывать, посещения трактира прекратились, шницели стали для нее слишком тяжелой пищей. Теперь она почти не выходила из дома, потому что постоянно чувствовала себя разбитой. Хотя она утверждала, что у нее ничего не болит, но ее внешний вид и, особенно, ее характер так изменились, что ясно было — она говорит неправду. Еще до того как Венцель окончательно убедился в том, что она больна, он почувствовал: ему суждено потерять жену. Тогда ему и пришла в голову мысль порадовать ее, купив телевизор.
