Плоское русло реки Таглиаменто в жаркое время года, как покрытый камнем желоб, прорезает желтую землю, в этот раз оно было таким темным, что казалось более глубоким, чем на самом деле.
— Нам надо было поехать в Венецию раньше, еще в сентябре, — сказала я Конраду. — Я взяла с собой так много ярких красок!
— От тебя зависит, как их использовать, — сказал он.
— Ты поможешь мне в этом? — спросила я и поцеловала его.
Гостиница выглядела совсем не так, как я себе представляла. По словам дедушки Юлиуса, который рекомендовал ее нам, как мне кажется, из сентиментальности, в память о пережитом им там галантном приключении, я ожидала увидеть веселое, без лишних условностей, но все же более или менее комфортабельное пристанище художников. Гостиница располагалась прямо возле театра, к ней вел узкий канал. Мы тащили наш багаж через мокрую от дождя campo[3], плохо выспавшиеся, разочарованные плохой погодой; сейчас мы хотели только одного — укрыться в тепле красивой, удобной комнаты. Листья двух лавров перед входом были черными и пожухлыми. Мрачный администратор за стойкой кивком показал нам, что багаж надо поставить в угол, дал ключ от комнаты и на итальянском языке предложил Конраду указать сведения о нас в гостиничной анкете. Моему мужу плохо даются языки, он знает об этом, собственная неспособность злит его. В тот раз он не мог не знать, чего от него хотят, но заупрямился, покачал головой и потянул меня к лифту. Администратор побежал вслед за ним с блокнотом и ручкой, разъяренный Конрад сделал нужную запись. За это время я немного осмотрелась. Заглянув в холл, я обнаружила обилие муранского стекла и потертой бархатной обивки. Здание было холодным и настоятельно требовало ремонта. Наша комната находилась под самой крышей. Она привела нас в ужас высоким, скошенным потолком и ледяным каменным полом. Лишь по барочному рисунку покрывала из шерстяной парчи на кровати, по этим зеленовато-голубым и лилово-красным цветам, которые ни с чем не спутаешь, можно было понять, где мы находились. Мы помолчали, не желая показывать, что неприятно поражены увиденным. Тут я заметила за занавесом дверь. Она вела на маленькую террасу, которая, как птичье гнездо, висела над черной полоской воды, над волнами изогнутых черепичных крыш.
— Конрад, быстрее сюда! — закричала я. — Терраса. Какое везение!
— Не везение, — откликнулся он, — а заказано специально для тебя.
Приезжая в этот волшебный город, я в первый день всегда впадаю в какое-то помешательство: брожу по переулкам, площадям и бесчисленным мостам, перепрыгивая через ступеньки, сбегаю по лестницам, плутаю в проходных дворах, затаив дыхание вхожу в полумрак церкви, кормлю голубей, глажу маленьких, каменных львов, стою, прислушиваясь к плеску весел гондольеров, к звону колокола. Мне непременно хочется заглянуть в знаменитый бар, чтобы выпить tiziano, я должна обязательно зайти в сумасбродный магазин, где выставлена одежда пятидесятых годов, посмотреть на витрину обувной лавки, там выставлена туфли из кожи с наклеенными блестками, модели из расшитого шелка, которые невозможно носить. Мне хочется pizza, а потом semifreddo, я покупаю жуткие, дешевые стеклянные бусы, они кажутся мне великолепными, я благоговейно вхожу еще в один магазин, здесь продается самая красивая бумага в мире, с набитым вручную рисунком, тайна ее изготовления известна только здесь. Конечно, я люблю и постепенно тонущие дворцы Венеции, которые в своей вечной агонии все же еще живут, но всего милее мне воздух этого города, пахнущий коричневой водой и дохлой рыбой, музыкой Густава Малера и свежим хлебом, забытой любовью, подметными письмами и непостижимым счастьем. Такой день я провожу обычно одна, потому что Конрад не хочет и не может сопровождать меня, к вечеру я валюсь с ног от усталости, наконец-то я успокаиваюсь и чувствую себя довольной.
