К вечеру Дока нажрался до поросячьего визга. Как ни пытался уговорить конопатую повторить постельный эксперимент, она отказалась наотрез. Одинаково поступила малолетка, поставившая себя так, словно его для нее больше не существует. Лишь когда собрался уходить, подала шапку, проводила до дверей. В доме снова все спали вповалку. Дед примостился у задней стенки остывающей печки, конопатая дрянь за занавеской похрапывала в обнимку с грузчиком. Делать оказалось нечего. Переступив порог, Дока поскользнулся, ударился позвоночником о заледенелый бугорок. Долго лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, различая, как враз норовят отказать руки и ноги. Сестра грузчика не уходила, стояла возле открытой двери. Затем помогла подняться и поддерживала до калитки на улицу.
— Больше не заявляйся, — бросила в спину все равно.
В тот день он не помнил, как добрался до общежития, как потом выворачивало наизнанку. Он вываливал желудок в унитаз, взлаивая от жгучей боли в середине спины. От неминуемой парализации, скорее всего, спасла водка, разогревшая и размягчившая суставы. Долго ощущал он ушибленное место, дававшее знать о себе и через годы. А тогда, по прошествии нескольких дней, снова напросился в гости к забухавшему по черному грузчику. Но как ни пытался уломать малолетку переспать с ним, ничего не получилось. Как отрубило.
Может быть, это упорство послужило поводом для подыскивания пары. Не замечавший никого вокруг, Дока вдруг наткнулся взглядом на миниатюрную первокурсницу. Крепко сбитая куколка с полными губами, аккуратным вздернутым носиком и яркими васильковыми зрачками под невинными ресницами не раз задерживала на нем свое внимание. Мимо пробегали девочки постройнее, покрасивее, с правильными чертами лица. Главное, поумнее. Они не отказывали ни в дружбе, ни в более серьезных планах на будущее. Но судьба знала, кому кто на данном этапе нужен. Дока увлекся, по настоящему. А когда выяснилось, что девочка невинна не только внешне, но и на самом деле, он перестал от нее отходить.
В походах в кино, на студенческие танцы, незаметно пролетело три месяца. За это время ни он, ни она, толком не научились целоваться. На дворе вовсю распустилась весна, кружили головы сирень с черемухой, на газонах пахли медом желтые ромашки с пестрой мелочью. Играло зарницами младенчески чистое небо. Однажды, когда после лекций они бродили по зеленым улицам вечернего города, Людмила — так звали девушку — призналась, что именно сегодня у нее день рождения. Не тот, который они отметили в феврале, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Не паспортный. В этот день ее нарекли именем. Почему не смогли раньше? По разным причинам, в деревне, ведь, даже регистрировали не сразу. По такому поводу не грех пропустить по маленькой стопочке. Где взять, если магазины закрылись, и где примоститься, если милиция ездит кругами? Она взяла ключ от теткиной квартиры, живущей вон в том пятиэтажном доме. В холодильнике бутылка водки и закуска. Тетка? Она в отпуске, уехала в деревню. Дока успел привыкнуть, что подружка не пропускала праздников без стопки. Так было заведено в их в большой семье. Женщины выпивали рюмочку, изредка две, мужчины сколько хотели. Ему нравилось подшучивать, когда она выпьет и немного расслабится. Трогать за налитые груди, за платье ниже пояса, сквозь которое прощупывалась резинка от трусов. Она сердилась, отпихивала руки, но не прогоняла, и сама не уходила. За время дружбы он все реже занимался онанизмом, словно хватало ощущений и тепла, исходящих от нее, здоровой крестьянской девушки, фигурке которой позавидовала бы любая гимнастка. За весь период знакомства он ни разу не попытался настоять на своем. Впрочем, это было бы бесполезно. Выросшая в суровых условиях беспрекословного патриархата, крестьянка твердо знала, что можно, а что запрещено под страхом вечного позора.
