Ксения за локоть потянула Хмельницкого к церкви.
— Ты помолиться, или посмотреть? — спросил он, мягко освобождая руку.
Ксения пожала плечами. Он посмотрел на наручные часы.
— Ну, во–первых, служба, должно быть, заканчивается, сейчас шесть. Это все равно, что прийти на лекцию перед звонком на перемену. А второе, встанем там, праздные, среди молящихся…
Он заговорил, что мышление основано на компромиссе с логикой, о том, что душа — это лишь форма бытия, а не устойчивое состояние, о церковных запахах идолопоклонства и ладана, которые многим теперь заменили кумач и бессмысленные цитаты на транспарантах, и, что радости верующих в Православии заключаются в несоответствии с малыми требованиями личной совести и утешения, которое предлагает кроткое исповедание. Собственно, как в Католицизме, Униатской церкви…
— Ну, если ты хочешь! — Борис оскорбился ее зевком и замедлил шаг.
— Нет, нет, — удержала Ксюша, — зачем мешать людям. Это не Исаакиевский собор…
— Что–что?
— Пустяки.
…Из дверей кафедры важно шагнула на Каретникову лаборантка Верочка с животом восьмимесячной беременности и в просторном свитере и юбке. Ей давно советовали «поберечься» дома. Но дома было скучно, а поздравления со скорой радостью прибавления тех из обитателей института, кто не видел ее с весны, придавали Верочке значительность в собственных глазах. Как ровесница, опережающая Ксению в замужестве на шаг, лаборантка была с ней запанибрата.
За Верочкой с подносом грязных чашек и блюдечек шествовал ее муж, усидчивый сорокалетний соискатель Осипов, плешивый, с перхотью на плечах и на сальном воротнике пиджака, мучивший пятый год никому не нужную диссертацию. Верочка проделала физиономический реверанс Ксении: приподняла брови и выпятила нижнюю губу, что обозначало — какие люди! Затем кивнула назад, и показала глазами.
— Тебя Сам спрашивал! Не переживай, у него хорошее настроение.
Ксения поморщилась.
— Совсем из головы вылетело. Заседание кафедры закончилось?
— Да. Даже чай попили. Тебя Вера Андреевна ждет, — в спину Ксении шепнула Верочка.
На кафедре за общим, чайным столом в углу у двери бесплодный «ученый осел» Ермолаев прихлебывал из кружки чай и пытливо вглядывался в лицо своего плодовитого коллеги Гринберга, снисходительно листавшего рецензию Ермолаева на свою книгу. (Ксения мельком заметила заглавие на отложенной в сторону странице.) Безъюморный старик Андреев многозначительно вставлял в разговор с сухенькой старушкой Дуве книжную заумь, и сдабривал мнения скучными остротами, понятными лишь этим двум. Завидев Ксению, «старички» тепло заурчали.
