— Давно она у них живет? — спросил Верестов у Скачука, вернувшись в комнату.
— Два года… — пробубнил тот, все с рюмочкой и все пьяненько поблескивая глазами.
— Как же она хозяйство оставила?
— Продала…
— Вот оно что. А сын–то ее сюда вернется?
— Угм… — Скачук отпил и по–коровьи, вытянув язык, облизнул губы и длинные неровные зубы. Он уже изрядно набрался.
— Посмотрим! — негромко проговорил Верестов, и на добродушном лице его проступило жесткое выражение. Оно мелькнуло быстро и незаметно, как скользнувшая между черных ветвей дерева тень птицы глубоким вечером.
Старуха только стянула валенки и, убирая гребенкой серые волосы, заплетенные на затылке в жиденькую косицу, присела на диван, когда Верестов приветливо поздоровался с шутливым поклоном, предложил знакомиться и, скаля белые крепкие зубы, играя ямочками на щеках, вошел в ее проходную комнату возле прихожей, в комнату с диванчиком, стулом, письменным столом казенного вида и одинокой полкой с внучкиными учебниками. Он представился просто: «Семен», старушка кивнула, и он присел рядом на диван, широко расставив ноги и облокотясь о колени сцепленными руками.
Верестов расспрашивал, где она жила раньше, не скучает ли по родной деревне, как соседей звали и как лучше добраться до ее родных мест. Спрашивал о здоровье и разных пустяках, например, что с утра ела. При самом беглом осмотре выходило, что это вполне нормальная старуха. Скуластое, морщинистое лицо, курносый нос, слезящиеся глаза, сухонькая — таких встретишь по дюжине на каждой улице любого российского городка. Но вот глаза… Глаза опасливо смотрели из запавших дупел глазниц, как два шустрых умных зверька.
— Тут вот и живете? — спросил Верестов, озираясь на белую штору в пол–окна, ведро в угольной пыли, приставленное к поддувалу под топкой.
— Отдельную комнату выделили. Бесплатно… — В надтреснутом, грудном голосе бабки скользнули обида и вызов.
— В гости, как сегодня, часто ходите?
Они переглянулись. Старуха пожала плечами.
— А с чего вы меня остерегаетесь, Мария Игнатьевна? — спросил Верестов дружески.
Старушка насмешливо покосилась на пришельца.
— Так вы ж — друг Петра Аркадича. Что же остерегаться? Вот мы и миндальничаем!
Они засмеялись.
— Знаешь, что скажу, мил человек, — продолжила старуха, — ты все смеешься, прости меня, старую, а глаза у тебя не улыбчивые, взгляд тяжелый, пронзительный. Да и назвал ты меня сразу по имени–отчеству. А ведь я не называла тебе своего имени!
