— Договорились.
Постучал и вошел старший шифровальщик.
— Разрешите?
— Заходите, садитесь.
— Сергей Игоревич! Здесь всё за последние двое суток, кроме того, полковник Широв просил Вам передать: готов и сдан в секретку отчет по оперативным расходам за сентябрь.
Резидент пролистал тонкую папочку, чуть внимательней просмотрев два последних листа, — ничего нового, ничего, что могло подкрепить или опровергнуть мучившие его сомнения.
— Дмитрий Константинович! Записывайте: «Куркову. Прошу разрешения прибыть для защиты финансового отчета. Котов». Это всё.
— А отчет по Франкфурту?
— Там шифровать нечего. Пойдет за подписью посла, нашего интереса там нет.
(Прим.: за деньгами в разведке следят и очень щепитильно отлеживают расходы. Хотя без злоупотеблений не обходится)
— Материалы забирайте, можете идти.
— Есть.
Псевдоним «Курков» соответствовал фамилии Куркин — непосредственного начальника командира Берлинской резидентуры.
Куприенко вышел из кабинета и спустился в дворик посольства, где его уже поджидал «сосед» — резидент Службы внешней разведки России Алексей Владимирович Шульц.
— Опаздываешь, д-дружище.
— Извини, «старший товарищ».
Куприенко имел в виду еще те славные времена, когда СВР именовалась Первое Главное управление КГБ СССР и силами Управления внешней контрразведки, Второго и Третьего Главных управлений приглядывало за ГРУ как за непутевым членом большой и вроде дружной семьи, занятой таким важным делом, как строительство коммунизма.
Военным этой хреновиной заниматься было некогда и ГРУ периодически огорчало «старших» и — по определению — более сознательных товарищей какой–нибудь ересью. Вроде той, что агентура отказывается работать за–ради «Великой идеи» и настойчиво пытается перевести отношения в плоскость товарно–денежных отношений.
Были и другие, еще более серьезные, вывихи и отклонения от генеральной линии. Армия, теснее сплачиваясь вокруг ленинского Центрального Комитета и следующего генерального секретаря, с каждым очередным Пленумом, категорически отказывалась что–либо знать о марксизме–ленинизме. Бороться с этой дремучей косностью было невозможно — вершин, достигнутых офицерством при уклонении от сдачи зачетов по «единственно верной науке», больше никто и не пытался достичь — за полной бессмысленностью. Истины ради надо отметить, что и в КГБ знатоков основополагающего учения было тоже не много. Но близость к партии прибавляла сразу два балла к оценке.
Партийные установки отнюдь не были «вещью в себе», а прикрывали хорошо развитую интуицию и обостренное чувство самосохранения партийной верхушки, готовой в зародыше удавить возможные поползновения армии вмешаться в политику, сделав ее хоть как–то осмысленной. Упрощенная трактовка «дела Тухачевского» объясняет далеко не все в сложных, запутанных и далеких от идеала отношениях партии и армии. Намеки содержались в «делах Павлова, Жукова и КR».
