А парень ждет ответа, смотрит, довольно улыбаясь.
Подросток наконец соображает, как ему следует поступить в этом новом и неожиданном повороте дела. Он вынимает изо рта папиросу и отворачивается, втянув голову в плечи.
Парень видит светлый затылок, клочья волос, нависшие над облезлым воротником. Переводит взгляд на узкую спину, и в душе его, привыкшей за годы службы к строгости, к порядку, возникает странное брезгливое ощущение. Холодная острая дрожь пробегает по ногам, по животу и неприятно щекочет зубы. Вместе с ней появляется жалость, подобная жалости к бездомным котятам и щенкам.
— Может, ты и вправду недоразвитый? — спрашивает он нарочито грубо.
Подросток, не оборачиваясь, бубнит сквозь воротник:
— Сам ты недоразвитый…
И тогда в душе у парня поднимается непонятная злоба к этому тщедушному существу.
— Жизни не знаешь! — говорит он громко. — Попал бы ты ко мне в отделение, я бы из тебя живо человека сделал.
— А меня в армию не взяли, — злорадно, с вызовом отвечает подросток, вновь повернувшись к парню лицом. — У меня печенка или почки… Болит в них что–то.
И, словно боясь разозлить парня, признается откровенно:
— Только я там никакой боли не имею…
— С какого ты года? — уже спокойно спрашивает парень.
— С тридцать девятого.
Парень озадаченно разглядывает спутника. На вид ему лет семнадцать. Говорит невнятно, будто и в самом деле недоразвитый, чокнутый какой–то. Такого обидеть ничего не стоит. Может, и не врет, что обижают.
— Звать–то как тебя? — спрашивает он со смутным участием.
— Толькой… — Подросток откашливается и добавляет солидно: — Анатолием.
— А меня — Павел, — сообщает бывший солдат.
— Ты не думай, я квалификацию имею, — гордо говорит Толька. — Слесаренок я, по пятому разряду работал.
— Так чего же ты ушел, дурья голова? Работал бы себе на здоровье.
— Вот и я так думаю, — с готовностью подхватывает Толька. — Житуха там, в Каслях этих, ничего. И в общежитии койка. С простынями, одеяло тоже красивое…
— Ну?
— Так, знаешь… — Толька мнется, подыскивая нужное слово, и, не найдя его, говорит: — Понял, они нам годов прибавили и в фезеуху сплавили в пятидесятом. «Подпиши, — говорят, — заявление». А я говорю: «Не буду». Ну, и заставили…
— А потом–то ведь лучше стало? — настойчиво спрашивает Павел.
— Муторно мне стало, муторно, понял?
Поезд въезжает в пригород. Огни, крупные и частые, все медленнее плывут за окном. Хлопает вагонная дверь. Толька вздрагивает, пригибается. По проходу проносится холодный дымный ветер, и торопливо пробегает проводница, едва взглянув на парней.
