Он наткнулся на УАЗ, не доходя нескольких метров до дороги — предусмотрительные таджики загнали его между деревьев.
Боец сидел, прислонившись спиной к борту. В его руках между скрещенных ног, был какой-то сосуд, голова упала на грудь. Рядом валялись куски индпакета, он успел наложить тампоны на сквозную рану в груди. Но умер он не от пули — его горло было перерезано от уха до уха, кровь продолжала стекать в медную чашу, которую он держал в руках.
Перед ним находились три предмета — трубка, игла и чаша. Несколько часов назад нечто побудило его взять чашу из рук мертвого врага и ритуальным жестом излить его кровь на его склоненную голову.
Он понимал, что на сцену вышла третья, неизвестная сила. Этот лес начал превращаться в театр боевых действий и резонно рассудив, что наткнуться в нем на одну братскую могилу в три раза сложнее, чем на три частных, он отвез павших бойцов и захоронил их вместе с черной принцессой и ее стражами, ему очень хотелось заглянуть в ящик, но он не стал играть в эти игры.
На машине были российские номера, а в техпаспорте значилась длинная таджикская фамилия, вероятно, бойцы позаимствовали автомобиль у какого-нибудь земляка. Не было оснований полагать, что они привлекли к своей акции посторонних. Не было оснований полагать, что третья сила, уничтожившая его врага, настроена к нему враждебно. Не было оснований полагать что-либо по поводу чаши — такие вещи выходят за пределы полагания. Он достаточно долго прожил на Востоке, чтобы стать фаталистом. Он утопил «УАЗ» в том же озере, что и «БМВ» и решил остаться в доме — уходить ему было некуда, а от судьбы все равно не уйдешь.
Он привычно заглянул в свой рубин — там вечно шел в гору человек с мешком на плечах. Или, может быть, то был камень?
Девочка сидела рядом с ним, глядя на алые угли в камине и бегущие по ним черные, бархатные тени. От нее больше не пахло речной водой, от нее пахло ночью, сексом и тайной. Наверное, она постирала свое платье, иначе, отчего оно перестало быть просто темным и сиротским, а стало роскошно-черным в бегущих бликах алого огня?
— «Кто она?», — думал он. Она убила сегодня ради него и себя. По праву, врожденному каждому человеку и украденному чужими законами. Кто они, демонизирующие персональное право на убийство и хладнокровно убивающие массами? Они — коллективная человеческая мразь, без совести, без чести, без лица, без имени, не имеющая мужества на персональные решения и персональную ответственность. Она — беззаконие. Человек не может считаться цивилизованным, пока не убил врага. В свете его смерти становится очевидным величие жизни и убожество человеческих установлений. — «Если существует Сатана», — с усмешкой подумал он, — «То через государства, религии, партии и правительства он — Князь миро сего, он — Власть. И если существует Бог, то он наверняка среди разбойников, среди тех, кто всегда против Власти. Приватный разбой — последнее прибежище человека в мире организованного насилия. Кем был Христос, если не идейным анархистом? Зря, что ли, Власть распяла его между двух разбойников? Кем были первых христиане, если не бомбистами своего времени? Они взорвали Рим, но Рим сломал их через искушение Властью, Рим возникает всегда на обломках всех революций. Потому, что любая организация — это Храм Сатаны. Там нет Бога. Бог — это тихий голос в душе, зовущий к ножу. В Писании не сказано, что Бог прйидет и перевоспитает грешников. В Писании сказано, что Бог прийдет и ввергнет грешников в ад. Вилы и смола — это покруче будет, чем нож или даже дробовик». – Он расхохотался и прижал к себе удивленно взглянувшую на него девочку, — «А поскольку Бог и Дьявол воюют руками людей, постоянно меняясь местами, то мы тут расчистим место для Всадников Апокалипсиса, а то и копыто поставить некуда — одно дерьмо».
