Думается, ни одна баня со времен Отечественной не видела столько шрамов и отметин разом. Самые крепкие знания не книжные, они расписаны, располосованы по собственной шкуре. Некоторые, возможно, не были шрамами в полном их понимании — могли возникнуть от нарыва, от укуса какого–то зловредного насекомого или змеи, удара мелкого осколка, что пробил кожу, но не вошел глубоко, был выдернут самостоятельно, а след, от невнимания к нему, еще долгое время сочился… Отметины, похожие на ожоги, отсвечивали своей тонкой блестящей гладкой кожей. Сложно определить — где что, и осколки иной раз оставляют удивительные рисунки. А вот у того, что ухает вениками по ноге, шрамы расположились четко по кругу, будто проверили на нем испанский пытошный сапог — след, могущий озадачить кого угодно… и только очень редкий специалист определит, что нога побывала в бамбуковом капкане — изощренном изобретении кхмерских умельцев–партизан.
Просто знание — шелуха; слово прилепится на время и отпадет, если только жесткостью его не вбивать, не найдется такой учитель. Металл не выбирает кем ему быть. Отольют наковальней — терпит, молотом — бьет. Русский человек таков — просто слово, и пройдет срок — забудется, затеряется среди множества. Знание, подкрепленное конкретными примерами, удержится дольше, но самые крепкие — это вживленные под кожу, в кровь, те, что отметинами по душе, либо по шкуре…
Огнестрельные, осколочные, а только у одного Петьки — Казака ножевые. Но сколько! Мелких не сосчитать. Располосованы руки — большей частью досталось предплечьям, внешней их части, будто специально подставлял под тычки и полосования. Досталось и иным местам. Неглубокие, тонкие белые полоски, словно работали дети, и рванина, словно пришлось нарваться на чужого черта. Сам сухой, жилистый, загар какой–то неправильный — красный, не такой, как обычно липнет на тело слой за слоем, превращая его в мореный дуб, а нездешний, причем не всего и прихватило — в основном руки до плеч и лицо, словно не одну смену отстоял у топки, бросая в ее жерло лопату за лопатой.
А в пределе стол, а за дощатой стеной теплый день — до вечера далеко. И вот Петька — Казак, погруженный в себя, сосредоточенный, балансируя на мизинце тонкий кхмерский нож — «раздвойку», слушает словоблудия Лешки — Замполита — своего напарника времен Державы и времен сегодняшних — лихолетья, когда каждый рвет свой кусок…
Знание, что ты можешь убить сразу, не задумываясь, не относится к числу успокаивающих, но весьма дисциплинирует характер.
