Так оно и есть, вон на меня смотрит полицейский. У него почему–то нет фуражки на голове, дубинки у него нет, пояс у него распущен. Лицо у него сморщившееся, словно он мочится здесь, прямо перед своим участком, на цветочную клумбу. Что же это за полицейский, что мочится перед своим участком?.. Конечно, мне снится, что я каждый раз вспоминаю, что это снится, постоянно себя уверяю как попугай — снится, снится… Он на меня смотрит?.. А-а… Спросил меня, что я здесь делаю и кто я такой. Хочет, чтобы я немедленно отвечал, что мне здесь понадобилось… Наверное, мне надо начальника участка, только ему могу передать что–то особенно важное, путано думает Мартин, не веря самому себе, рядовому буду говорить. Он глуп, до него медленно доходит, он поймет все не так, как нужно…
«Сеньора начальника? — переспрашивает полицейский, он удивлен, он подозревает какой–то недопустимый розыгрыш, и от этого подозрительность выступает на его отечном лице потной жестокостью, — Ночью?.. Есть только заместитель сеньора по ночной службе. Срочно надо?..» И вот, он видоизменяется, перетекает из одного состояния в другое, вот уже стоит у дверей, протекает внутрь — полицейский ведет Мартина за собой.
Сон, весело думает Мартин. Но что же я скажу этому заместителю? Я даже не знаю, что у него спросить. Так не бывает, когда человек хочет спросить, он обычно знает, о чем спрашивать, и я знал, да только забыл, что хотел… Нет, не помню.
Мартин плывет за полицейским сквозь шероховатую вату полутемных удавчатых коридоров. Эти коридоры проглотили много наживки, сотни людей были загнаны в их тупики, раздавлены шелушащимися стенами, и теперь белеют по углам позеленевшие человеческие кости с клочками волос. Вот свиноподобные шкафы, плотно поужинавшие пухлыми делами и теперь довольно отрыгивающие белой пылью. Стулья–пауки, высасывающие терпение и надежду у посетителей, подозреваемых, подследственных. Рыбообразные вешалки, хищно затаившиеся и готовые в любой момент раздеть тебя донага, насадить тебя на свои рога, одеться в твою кожу. Медузы табачного дыма, что колышутся сонно у тлеющих ламп…
Кто–то подвинул стул, спина впереди идущего смазалась в воздухе неясным пятном, растеклась, выгнулась кляксой, что–то отрапортовала каркающим голосом и вдруг исчезла бесследно. Мартин оказался перед внезапно влезшим в глаза и обозримое пространство, очень толстым, невероятных размеров, человеком. Человек раздувался воздушным шаром где–то за столом и над столом. Китель его дрожащими складками расстегнут, на поверхности кителя плавают желтые пятна пуговиц — они, непонятно как, пересекают знойный лес волосатой груди… А над ней, на вершине пирамиды из гулкого теста покатых складок мелко тряслось бесформенное лицо: по большому яйцу гладкой лысой степи и парусам широко вздымающихся щек бойко бежали наперегонки друг с другом капли молочного цвета. Справа от беспокойных многощупальцевых устриц, которые кичились дешевым кольцом и обкусанными ногтями, стояла небольшая табличка в алюминиевой рамке. Она бубнила невнятным голосом типографского шрифта:
