…
А еще на дне сумки мирно дремал документ — убористый текст на меловой бумаге. Извещающий, что Мартин С. студент третьего курса общей онейрологии Университета Польво — Кальенте, исключен за систематическое нарушение сессионного режима, неуважение к преподавателям, несдачу академической задолженности и нерегулярное виденье снов. Под этим бюрократическим испражнением жирно красовалась черная печать с имперским орлом. Он красовался в любом полицейском участке, в школе, конторе, больнице, банке, почтовом отделении, мэрии, на вокзале. Или — на паспорте, настоящем, подложном, новеньком, только что выданном, просроченном. У любого, кто ехал в этом вагоне, был такой штамп. Не было штампа у бродяг, которые едут зайцами, у беженцев с юга, у которых документы сгорели вместе со всем имуществом. Или затерялись, неясно в каких, полях, или их просто отняли озлобленные солдаты. Может, его нет у того пьяницы, так он пропил и паспорт. Может, штампа нет у какого–нибудь горца: горцы обычно паспортом не владеют и вообще не знают в массе своей, что это такое — «паспорт»…
Ничего, думал Мартин, скоро у всех будут имперские орлы наштампованы на любом месте. У всех, кроме зэков, дезертиров и мертвых, будет двухголовая супная курица. Месяц назад было объявлено о начале «всеобщей паспортизации населения», и теперь каждому будет по курочке и синенькой корочке…
Мартин дремал. Что–то накатывало мутной волной на сознание и откатывало, как при отливе на море. В вагоне неразборчиво шептались, устало ругался в своем купе проводник, где–то без остановки орал грудной ребенок — выкрикивал отдельные слова из Высочайших Распоряжений. В соседнем купе звучно храпел разморенный капитан императорской армии, вытянувший свои ноги в сапогах чуть ли не весь проход. Фуражка сползла ему на правое ухо, оттого он имел глуповатый вид, а пушистым усам угрожала белая зловещая капля. Она болталась на кончике носа в такт движению поезда, но никак не хотела отрываться от полюбившегося ей места.
Мартин сонно прислушался к шепоту, разносившемуся снизу. Говорили об известном журналисте и телеведущем Листо–и–Парадария, которого зимой застрелил неизвестный у порога собственного дома. За два дня до этого сам Император хотел назначить Листо–и–Парадария на пост исполнительного директора Общенародного Радио–и–Телевещания, но так и не успел… Мартин помнил, как тогда целыми днями только то и делали, как крутили последние передачи Листо–и–Парадария: его последнее интервью, какие–то истерические посиделки соратников–поклонников, наигранно трагическую прощальную речь Его Императорского Величества, уныло бредущие колонны хорошо одетых людей с тяжелыми венками… Мартин знал убитого, как и все граждане ОНЕЙРОКРАТИИ. Но ему, в отличие от других, этот мажорный и самовлюбленный Листо–и–Парадария никогда не нравился. В памяти всплывали ухоженные усы, очки в позолоченной оправе и задорные крикливые возгласы… После нескольких пуль, выпущенных в упор, журналист превратился в Больную Совесть Нации. Мартин был уверен, что убили его не наемные боевики тайной мафии, не горцы–террористы, а тихие сотрудники Службы Безопасности Снов. Слишком был он популярным, слишком строптивым и потому дорогостоящим. Император в последний момент просто передумал с назначением…
