— В конце концов, — заключила Лора, — если оба выхода не сахар, то почему бы не взять от каждого по половинке?
Она тряхнула головой, и завитые кудряшки несерьезно подпрыгнули над ее висками. Совершенно не к месту Тарумов подумал, что очарование этой немолодой уже женщины и состоит в органичности ее контрастов…
— Воббегонг, — обратился он наконец к первому помощнику, — попытаемся слезть с загривка этой кометы на самой малой тяге.
— Курс? — спросил Феврие.
— Халфвинд правого галса.
Феврие обернулся к компьютеру — посчитать курс. Слава вселенной — раз уж пошли лихие команды, то все в порядке. Тарумов уже врубал на центральном пульте клавиши оповещения, издалека доносилось хлопанье трюмных люков, зудение сигналов… Обычная предстартовая суета. И Лора, спокойно и даже несколько безучастно наблюдавшая за всем этим из командирского кресла. А ведь для нее старались. Тарумов лихо командовал, Воббегонг каблуками щелкал. Полный набор звуковых сигналов по всем трюмам воет — Филадельфийский симфонический, да и только. Устроили последний парад. Мальчишки. Феврие нажал кнопку, и из стены выдвинулось амортизирующее кресло. Он сел, пристегнулся. Тарумов и Воббегонг последовали его примеру.
— Планетарные — на прогрев! — скомандовал Тарумов. Планетарные двигатели — штука мощная. Вибрация поначалу чуть заметна, ее угадываешь только потому, что ждешь, да иногда начинает тоненько зудеть попавшая в резонанс лампочка. Но затем гигантское тело корабля наливается напряжением, и крупная, с трудом сдерживаемая дрожь бьет эту титановую посудину, словно какое-то живое существо мчалось изо всех сил, пока не наткнулось на невидимую преграду, и вот теперь оно замерло, а дыхание продолжает клокотать, и сердце готово разнести свою оболочку… И только когда двигатели будут переведены с холостого хода на маршевый, дрожь эта сгладится, стиснутая невыносимо тяжелой лапой перегрузки.
— Штурман, — сказал Тарумов, — как только выйдем в периферийную зону шлейфа, ляжем в дрейф и пропустим комету мимо себя. Генератор защиты выдержит. А там посчитаем, что дальше.
— Хорошо, — не по-уставному ответил Феврие.
Однако хорошо ему не было. Феврие давно уже стало страшно и тоскливо, потому что в этот рейс он мог и не идти — Полубояринов давно уже звал его к себе, в координационный центр. Но он отказался, потому что в этот раз набиралось уж слишком много новичков — не считая командира, механик, второй штурман и оба врача.
А сейчас ему было страшно, и еще страшнее стало от одного-единственного слова Тарумова «посчитаем».
