Поликарпов приподнял голову: кроме них, никого не было. Он попросил осмотреть его.
— И что пана волнует? — спросил судовой врач.
Поликарпов долго молчал, прежде чем ответить.
— Проказа, — наконец выдохнул он. — Я трое суток жил с прокаженными. — Он кивнул на переборку, за которой, как полагал, находится его спутник. — Я уже рассказывал об острове. Я держался подальше от них, как только мог, но…
Врач молчал.
— …Потом, когда я уже покидал остров, мы оказались вдвоем. Так вышло. И, значит, я… — Поликарпов не договорил.
В самом деле — какие слова еще требовались?
— И когда это было? — спросил врач.
— Впервые — неделю назад. Карантинный срок — сорок? Или даже сорок пять дней?
— Эта болезнь, пан Поликарпов, — врач говорил с печальной, извиняющейся улыбкой, — может таиться в организме человека многие годы, прежде чем выйдет наружу. Я очень бы хотел успокоить пана, но — что было, то было. Я хочу сказать, если то был лепрозорий…
— Да разве я боюсь умереть? — перебил его Поликарпов. Но жить годы, не зная, здоров я или нет? Жить и ждать? И, в конце концов, у меня дети, жена. Разве я могу так просто вернуться к ним?
— После первой же нашей беседы, — произнес врач, всем своим видом и тоном голоса выражая, насколько огорчительно для него то, что он вынужден сообщать, — после первой же нашей беседы мне пришла в голову мысль о лепрозории, но я не имею возможности сейчас, здесь проделать исчерпывающее медицинское исследование. — Он помолчал и добавил совсем уже тихо: — И, значит, увы, кроме карантина, я тоже ничего не сумею предложить пану.
Врач умолк, и Поликарпов увидел, что голова его дрожит в нервном тике.
— Простите, пан Поликарпов, — сказал врач, перехватив его взгляд. — Я родился во Львове. Тогда это была еще панская Польша. Потом в наш город пришла Советская власть, я начал учиться в политехническом институте, но — гитлеровская война, контузия, плен…
Врач снова умолк. Тишина длилась долго, и она будто бы все больше и больше сгущалась, тяжелее давила, словно была это уже не каюта, а склеп, из которого Поликарпову никогда не вырваться.
Эту тишину вдруг нарушил негромкий голос:
— В вашем организме не может быть микробактерии Ганзена…
Только тут Поликарпов увидел, что дверь в соседний отсек изолятора открыта. Оттуда и доносились слова — по-русски, но с очень сильным акцентом. Поликарпов сразу понял, кто это говорит.
— Я хочу сказать, — продолжал тот же голос, — вы совершенно здоровы. Вы напрасно волнуетесь.
