— Спасибо, что проинформировал. Нам к понедельнику нужно подготовить программу Съезда. Кто завтра выйдет на работу, чтобы помочь Мехти?
Тарана с Байрамом переглянулись, она вздохнула и сказала:
— Ладно, все равно мне завтра делать нечего, предки идут на годовщину любимого троюродного брата маминого дедушки, единственное развлечение которого было воевать с женой.
— Так это она его в могилу свела? — Мехти уставился на Тарану.
— Как же! Через месяц после нее скончался.
— Видно, смысл жизни потерял после ее смерти, — неудачно пошутил я и, чтобы как–то загладить, расхохотался.
— Не сказала бы, что так сразу и потерял, видели бы вы, с какими почестями он хоронил «поверженного врага», — усмехнулась Тарана, — его похороны совершенно без помпы прошли.
— И даже в светской хронике это событие не осветили? Как же ты упустила такую возможность погламурничать? — протянул я.
— Издеваетесь?
— Да ни за что на свете, и пока я не увижу готовую программу Съезда, ты — мое все. Значит, в субботу Мехти и Тарана работают, а ты, Байрам, в воскресенье со мной поедешь в аэропорт встречать господина Мурасаки.
— В воскресенье?! — в его голосе слышалось столько неподдельного изумления и муки, что я на какое–то время засомневался в своем рассудке. Может, я свихнулся и попросил его слетать со мной на Луну?
— Воскресенье — это седьмой день недели. Иногда в этот день работают, если того требуют чрезвычайные обстоятельства.
— В моем случае, свободное воскресенье — чрезвычайное обстоятельство, — ехидно добавил Мехти.
— Терпи, казак, атаманом станешь.
— Ага, как же, скорее Байрам атаманом станет, чем я послом.
— Ну, ты! Что значит «атаманом станет», я министром стану.
— Именно это Мехти и хотел сказать, — примиряюще сказал я.
— А Байрам слова, состоящие из большого количества букв воспринимает как оскорбительные, — вставила Тарана.
— Чего?
— Ничего, Байрам, она говорит, что твой словарный запас нужно развивать. Слов тебе надо знать больше, — пояснил я, понимая, что моя последняя фраза привела Байрама в глубокую задумчивость. Глубокая задумчивость Байрама как феномен оставалась явлением до сих пор неизученным и малопонятным, а оттого и пугающим.
— Ладно, ребята, за работу, а я на обед побежал.
У всех троих были такие изумленные лица, как будто я сообщил им, что решил исполнить стриптиз на рабочем столе. У министра в кабинете. И чего они так поражаются тому, что я хочу уйти по личным делам — бывало же, что я на обед выходил и не только потому, что Медину надо было из школы забрать. Правда, что–то я сейчас ничего подобного вспомнить не могу, но наверняка было.
