, что тролля нет». Одно дело кажущееся отсутствие тюремных стен, а другое — реальное пробуждение на пронизанной холодным ветром свободе.
Неудивительно, что крыша поехала у всех в одночасье; Зеркало как традиционное и преемственное осмысление потока Времени разбилось, ибо не стало ни традиции, ни преемственности, ни осмысления и, главное, времена смешались, перепутались причины и следствия, от привычной и налаженной мясорубки остались груды неопознаваемых обломков. Потихоньку зазеркальцы, фантасты и реалисты, начали пытаться выстроить свою, новую и непротиворечивую модель Времени, ибо без него какое же это Зазеркалье?!
И начались бессильные попытки составить из старой рухляди, новый альтернативный компендиум, новую «энциклопедию русской жизни» — свернуть всю драную и линялую от бесконечных стирок и перелицовок ткань назад, к Пушкину, запихать его самого в лохмотья и развернуть затем заново — скатертью-самобранкой. Ан не выходит, и ковёр-самолёт из рванья не выходит, и не может выйти; ибо не дано объять эпигонским умишком необъятное, а возможно лишь упростить его «под себя» да и под шумок обгадить — для специфического вкусового эффекта. Ведь как хочется провозгласить окончательный и необратимый конец русского Зеркала со своим именем на могильной плите — мол, начало, оно, конечно, пушкинское, а вот последнее слово — моё, пупкинское!
Подобное подведение итогов действительно свидетельствует, что этап кончился, традиция ушла в подземное русло и на повестке дня — только смерть. Эта Зеркало, это общество, эта страна были живы одним — Троллем. Они любили его и ненавидели, приносили ему жертвы и проклинали его. Ничего у них не было, кроме Тролля и сами они были Троллем. И когда Тролль сдох, вместе с ним ушла часть их жизни, их души (у кого побольше, у кого — поменьше) и утрата эта — невосполнима. Но в сердце у каждого — осколок Зеркала Тролля и пока эти осколки не потускнели, не измельчились и не рассосались, образ Тролля всегда будет виднеться, как привидение, в этом Зеркале, над этим обществом с его ностальгией по «прелестям кнута», над этой страной, изнывающей без Хозяина-Тролля.
Пока осколки Зеркала целы, Тролль ещё не вполне мёртв, он просто прячется за всеми углами сразу и терпеливо ждёт возможности воплотиться. Атмосфера поминок по Троллю и его наследию развеется только в том случае, если будет делаться что-нибудь посущественнее ностальгических садо-мазохистских воспоминаний о покойном: мол, оно конечно, покойный был крутенёк, но были ведь и у него хорошие черты. Да и вообще было в нём что-то народно-былинное, изначально-коренное, посконно-сермяжное — как же не простить всё ему, Троллю-милостивцу, не всплакнуть и не утереть светлую слезу: мог ведь и вовсе в лагерную пыль стереть, а однако ж помиловал.
