Милешкин медленно вёл мизинцем по карте и беспрестанно гримасничал (это свидетельствовало о крайней степени напряжения его мысли). Потом вдруг хохотнул (так может только он — стыдливо, кокетливо, чуточку по–женски) и лукаво глянул на меня:
— А что если стреляли вот отсюда?
Он снова ткнул в карту пальцем.
— Это железнодорожный путь, — отмахнулся я.
— Вот именно! — профессор оживлённо пробежался по своему кабинету. — Вообразите себе: пальнул кто–нибудь из проходящего поезда, наобум, просто так, из озорства. Может быть такое? А что если у мерзавца руки чесались, а? Вот он и пальнул…
— Да из чего, из чего пальнул–то?! Из автомата Калашникова?!
— Проверяйте, — пожал плечами Милешкин. — Мы сделали всё, что могли.
Пришлось нашей группе проверить и это. И что же оказалось? А оказалось, что как раз в день гибели Вохрина и в то же самое время по этой железнодорожной ветке проследовал эшелон с охраняемым грузом. Поезд ехал в Чечню. Взвод охраны был вооружён автоматами Калашникова, всего восемь единиц оружия. Автоматы, конечно, мы изъяли, была назначена экспертиза. По той пуле, которая была извлечена из трупа, легко нашли нужный АК‑74 и определили его владельца. Самого же «стрелка», ефрейтора Сычугина, привлечь к ответственности не удалось: вскоре после своего рокового выстрела он погиб под Гудермесом.
Когда профессор Милешкин ознакомился с результатами нашего расследования, он лишь руками развёл. Потом покачал головой, вздохнул и тихо сказал:
— А вы говорите — «облако»…
…Эшелон был в пути больше двух суток. Дежурили по четыре часа. На каждой остановке, как, впрочем, и в пути, командиры требовали от охранников повышенной бдительности. На душе у солдатиков было муторно. О том, что поезд тащился в Чечню, им не сказали, но это и так было ясно. Дежурства были скучными и казались совершенно ненужными: кому понадобятся все эти монстры — бэтээры, бээмпэшки и «Уралы» — здесь, в чернозёмном сердце России? Вот южнее, ближе к Кавказу — там да, там, если бы удалось хоть что–то из этого хозяйства «загнать», можно было бы выручить неплохие деньги, на всю жизнь хватило бы… Так думал ефрейтор Сычугин, сидя в железнодорожной платформе, груженой бронетехникой, и накрывшись плащом, чтобы было теплее. Нет, Сычугин, конечно, не собирался продавать всю эту тяжёлую технику, которую охранял, да если бы и хотел — не смог бы. Но — о чём бы ни думать, только бы не думать о главном. Мать пишет, что совсем всё кругом пришло в упадок: зарплату, например, вообще забыли, когда получали, а с посевной еле справились, чуть ли не всем миром сбрасывались на горючее. Письмо пришло в Рязань. Мать писала, что ждёт не дождётся и не знает, как прожить ей эти последние полгода, оставшиеся до возвращения сыночка её, Коли Сычугина, в родительский дом…
