«Придётся на такси, — подумал я, быстро пересчитывая наличность в карманах. — Неприятно, конечно: сейчас непременно начнут кривляться, намекать о дополнительном вознаграждении…»
Свободных тачек не было тоже. Такси проезжали мимо. Водители не обращали внимания на мои отчаянные жесты. Я чувствовал, что уже основательно продрог.
«Взять частника. Дам трояк — довезут».
Но и частники не хотели останавливаться.
Я с неприязнью думал о тех, кто уже добрался до дому, влез в тапочки и уткнулся в газету, с интересом принюхиваясь к запахам из кухни. Я завидовал этим людям. У них был дом, семья, их ждал завтрашний день.
Теперь я бросался к каждой легковушке, размахивал руками, кричал, гримасничал — всё без толку.
«Пять, пять отдам! Только бы побыстрее!»
Я удивлялся недогадливости водителей. Вот же она, пятёрка, лёгкая, халявная, берите просто так, никаких ведь усилий не нужно, только помогите мне, помогите, помогите…
Тут у обочины затормозил «Москвич». Я почти упал на боковое окошко и заглянул внутрь салона. За рулём сидела женщина лет тридцати. В общем–то, ничего удивительного в этом не было, но я отчего–то растерялся и замер, понимая, тем не менее, что глупо вот так, по–бандитски, останавливать автомобиль, а потом, ухватившись за ручку дверцы, молчать и таращиться на водителя.
Женщина пришла мне на выручку.
— Вам куда?
— В центр, куда угодно… если по пути, конечно…
— Мне всё равно. Садитесь.
Всё равно? Как это «всё равно»? Я глянул ей в глаза и понял, что ей и вправду всё равно, куда ехать. Тонкие черты лица, безукоризненный «сэссун», редкой красоты руки. Я неловко опустился на заднее сидение, и «Москвич» мягко покатил дальше.
Мы обгоняли грузовики и мотоциклы, удачно успевая на зелёный свет. Она вела автомобиль уверенно и спокойно. Быстро согревшись, я лишь крутил головой и молчал. Хозяйка «Москвича» была совершенно неотразимой женщиной, но не это взволновало вдруг меня. Почему–то возникло ощущение счастья, комфорта, поэзии. Озон, эпилептическая аура, флюид наслаждения… это было что–то неуловимое. Из магнитолы лилась песня, которую исполняла Нана Мускури. Я чувствовал, что надо что–то сказать, но подходящих слов не находил. Конечно, невежливо было с моей стороны вот так, пнём бессловесным, торчать на заднем сидении, но я опасался, что любая сказанная мной фраза может быть истолкована как неумелая попытка заигрывания, и это всё испортит.
Я увидел не сразу: скромный букетик у лобового стекла. Такие цветы появляются ранней весной… я не знаю, как они называются. (Ну вот, чужая фраза… Не хочу искать другую.) Всё это — и сама женщина, и тонкий запах её духов, и красивые ухоженные руки на баранке автомобиля, и этот трогательный букетик — всё дышало неподдельной женственностью.
