Но так бывает только летом, когда солнце, кажется, и не уходит некуда вовсе; ложишься ты — ещё светло, просыпаешься — давно поют птицы, а на львином зеве и золотых шарах у подъезда жужжат шмели. Зимой же ох как неприятно, наверно, вылезать из постели слишком рано, когда ещё темно на улице, и ехать на холодный, продуваемый ветрами базар за прошлогодней капустой и отсыревшим буряком — неприятно и скучно. Да Лёнька никогда зимой и не ездил. Он просыпался уже в десятом часу, когда начиналась радиопередача «С добрым утром!», в дом врывался звонкий голос дикторши, и пели что–то бодрое, жизнеутверждающее Муллерман, Хиль или Трошин, или же забавные дядечки и тётечки там, на радиостудии, разыгрывали смешные сценки про хитрых жён, глупых мужей и коварных тёщ, а потом рассказывали старые анекдоты из журналов «Крокодил» и «Шпильки».
Чаще всего родители по воскресеньям жарили картошку или варили вареники. Лёнькин отец лепил вареники виртуозно, он, кажется, и жене не доверял делать это: повязывал передник, усаживался на кухне за стол, раскатывал тесто, разрезал его чашкой на кружочки, аккуратно укладывал на эти присыпанные мукой кусочки теста небольшие комочки варёной картошки, а затем точными ловкими движениями создавал из всего этого изящную загогулину, которая вскоре превращалась в кастрюле с кипящей водой в пузатенький аппетитный вареник. И тут на кухне появлялся лохматый и чуть очумевший со сна Лёнька. Мама, смеясь, гладила его по голове, пытаясь хоть немного усмирить непокорные вихры на голове сына, и с лёгким упрёком говорила:
— А умыться что же — забыл?
— Он не умыться забыл, — поддакивал отец. — Он проснуться забыл. Ну–ка, гвардеец, в ванную! А потом… знаешь что: сыграй–ка нам что–нибудь… ну… хотя бы из Глинки, что ли. Ладно? С утречка оно бодрит…
И, не дождавшись ответа сына, начинал петь, подражая то ли Лемешеву, то ли Козловскому: «Между небом и зе–е–млёй песня разда–а–аётся…»
Когда же Лёнька возвращался на кухню, на столе уже стояла глубокая миска с варениками, слегка присыпанными поджаренным луком и щедро политыми маслом и сметаной. От этой живописной горки шёл пар. Лёнька вонзал вилку в первый подвернувшийся вареник, жадно подносил его ко рту, дул, чтобы не обжечься, и нетерпеливо ждал, не решаясь откусить.
— Не торопись, не убежит, — смеялась мама.
Отец помешивал в посудине столовой ложкой, стараясь загрести со дна масло, чтобы полить им вершину горки.
— Ты с‑под спуда, с‑под спуда бери, там самое вкусное, — советовал он Лёньке. — И лучок, лучок прихватывай, не стесняйся…
